— Почему вы больше ни разу не снимались в кино? — спрашивали Брассанса после того, как он единственный раз в жизни сыграл роль в фильме «Сиреневые ворота».
— Я не люблю работать в коллективе, хотя считаю, что это очень приятно. Но когда мне приходится, то я часто не соглашаюсь, начинаю придираться. И тогда к чему все это?.. Я пробую любить людей, и если я не выношу их, то это моя ошибка. Да, это моя ошибка… И лучше пусть мне наступают на ноги, чем наступать самому.
Фильм «Сиреневые ворота» так и остался единственным, где снимался Брассанс. Но для этого фильма им были написаны три песни — «Сирень», «Вино» и «Миндальное дерево».
Брассанс любит писать музыку на стихи других поэтов. Так, в его исполнении можно услышать стихи Гюго — «Легенда о монашенке», Верлена — «Коломбина», Поля Валери — «Очарование», Арагона — «Нет счастливой любви», Поля Фора — «Похороны Верлена». Эти песни — яркое доказательство, что композитор в нем живет так же крепко, как и поэт. Интересно, что стихи других поэтов, на мелодию Брассанса, в его интерпретации обретают большую выразительность и, кроме того, народную интонацию, он как бы придает им особый национальный колорит, а публике нравится неподдельная приверженность Брассанса к национальному духу.
Есть у Брассанса песни времен апашей, времен героинь и героев Тулуза Лотрека, такие, как «Убийство» и «Кабачок», от них веет духом Франции конца XIX столетия. Но мне больше нравятся очаровательные, изящные песенки того же характера, но с налетом какой-то печали.
Особенно интересны именно те песни, в которых за как будто невинными, безобидными строчками таится вся вольная душа Брассанса, его отношение к жизни, на вид легковесное и озорное, а на деле — гуманное и взыскательное к людским, равно как и к собственным, недостаткам. Этому доказательство песня.
ВЕТЕР
Если пойдем Новым мостом,
Подует ветер, не тужи,
А только юбку придержи.
Если пойдем Новым мостом,
Подует ветер февраля,
Придержим шляпу за поля.
И глупцы, и умный люд
Говорят, что ветер плут,
Он и дерево трясет,
Крышу снесет,
Шляпу сорвет,
Судят умный и дурак,
Судят ветер так и сяк,
А ему все пересуды
В высшей степени — пустяк!
Откровенно говоря
И любой пример беря,
Ветер выглядит скотиной,
Что людей пугает зря.
Но, пожалуй, только тех,
Кто из нас противней всех,
Выбирает свежий ветер
На предмет своих утех.
Если пойдем
Новым мостом,
Подует ветер, не тужи,
А только юбку придержи!
Если пойдем
Новым мостом,
Подует ветер февраля —
Придержим шляпу за поля!
Таков Брассанс, умный и добрый. И если есть в творчестве этого сдержанного и вежливого человека сарказм и ирония, а в его лексике грубоватость и чрезмерная свобода, то все это служит ему оружием в борьбе за гуманность и человеческие права.
Брассанс искренен в своем отказе от общества, всегда следующего моде. Но на фоне доходящей до абсурда обнаженности, интереса к сексуальному в западном искусстве, будь то кино, балет, драма или изобразительное искусство, на фоне этой вакханалии порока Брассанс целомудрен, как сама земля, как сама природа. В его творчестве утверждение жизни и человеческих отношений остается в понятии первородного греха Адама и Евы. Все остальное не трогает его — потомственного гражданина земли французской, труженика из семьи каменщиков. Оттого и поэзия его для меня более национальна, чем поэзия любого другого французского поэта наших дней.
Этот живой источник дает Брассансу силы стоять выше горячечной блажи публики, поскольку и у него, как у всякого артиста, есть свои «фаны» — фанатики, болельщики, на которых не следует слишком надеяться. К счастью, настоящие поклонники творчества Брассанса — это народ, который прощает ему его громогласную ругань, зная, что за ней стоят его честность, искренность и подлинная любовь к родине и своему народу, щедрому, влюбленному в жизнь, чудесному французскому народу.
Коренастая, с широкими плечами, с крупной головой на короткой шее, с седыми, вьющимися волосами, с прямой спиной и небольшой грудью, она походит больше на мужчину, к старости отрастившего брюшко. И только загорелое лицо ее с блестящими глазами, лицо, не знавшее косметики и потому покрытое сетью мелких морщин, сияет приветливой улыбкой, полной женственности и доброты.
Это мой друг — мадам Жюльетта Кюниссе-Карно, постоянно приезжающая к нам из Парижа на Николину Гору погостить. Возраст преклонный — восемьдесят четыре года…
Жюльетта подкатывает на велосипеде к террасе, осторожно сходит с него и, прислонив к сосне, поднимается по ступенькам и усаживается в кресло. Сняв с плеча влажное полотенце, она вешает его на спинку соседнего кресла. Жаркий июльский за полдень.
— Ну, как искупалась? — спрашиваю я.
— Отлично. Хотя народу на реке ужас как много. Весь пляж усеян детьми. Я с мальчишками постарше переплыла на соседний берег и смотрела, как они ныряют с крутого обрыва. Ловкие ребята, ничего не скажешь. Возвращались вместе. Они помогли мне тащить велосипед в гору. Под горку-то я и сама качусь, а вот обратно…
Жюльетта берет с блюда на столе горсть янтарного крыжовника, поспевавшего у нас в саду, и, с наслаждением похрустывая им, продолжает:
— По правде говоря, зря я беру ваш велосипед, до реки не так уж далеко. Вот у нас в Пуйи до реки четыре километра, да и велосипеды наши намного легче. А там я ведь с апреля начинаю купаться.
— И каждый день ездишь купаться?
— Каждый день.
— Одна?
— Одна.
Жюльетта смотрит на меня блестящими глазами, и я вспоминаю, как однажды весной на шоссе на нее напал какой-то молодой хулиган, сшиб ее с велосипеда, вскочил на него и хотел укатить. Но Жюльетта, нимало не растерявшись, сняла с ноги толстый резиновый сапог и как хватит им парня по голове, тот упал в беспамятстве и лежит, весь белый, не шевелится. Тут Жюльетта испугалась до полусмерти, нагнулась над ним да как заголосит:
— Бедняга ты мой! Красавчик! Ну открой глаза… Неужели ж я тебя убила? — Пощупала пульс — слабый.
Она вскочила на велосипед, полетела к первому на шоссе дежурному телефону и позвонила в амбюланс:
— Скорее! Тут на шоссе парень лежит без сознания… Помогите… На десятом километре… Да! — И, не помня себя от страха, она умчалась домой. После этого случая с неделю она не ездила на реку купаться…
