Кох делает все, чтобы онемечить поляков. Говорят, скоро немцы совсем запретят польский язык, будут штрафовать за каждое ненароком вырвавшееся польское слово. Немецкое слово, лучше всего знакомое полякам, — это «ферботен». Запрещается, «ферботен», пользоваться средствами передвижения, учиться в школе, посещать кино, театры, музеи, ходить в немецкие церкви. Введен полицейский час: нельзя выйти на двор с восьми вечера до шести утра. Все работоспособные отбывают трудовую повинность на лесозаготовках, за что получают скудный паек. За невыход на работу угоняют в трудовой лагерь с каторжным режимом. Такие лагеря имеются в каждом уезде. Кох превратил в большой концлагерь бывший замок мазовецких князей в Цехануве, построил лагерь смерти в Дзялдуве, отвел для поляков лагерь в Восточной Пруссии. В самом большом из них, в Хоэнбрухе, немцы уничтожили больше людей, чем в Бухенвальде. Повсюду действуют военно-полевые суды; они знают только два приговора — концлагерь или смерть. Немцы запретили убой скота — за голову свиньи Кох снимает голову с поляка. Если немец убьет поляка без уважительной причины, его штрафуют на пять рейхсмарок. Если поляк не поклонится немцу, тот упрячет его в концлагерь. Немцы часто устраивают так называемое польское кино — массовые экзекуции и казни. Начали с лишних ртов — с больных, калек, сирот и престарелых, потом стали истреблять интеллигенцию и духовенство во всей епархии. Скоро очередь дойдет и до ремесленников и крестьян. Впрочем, по всему видно, что освобождение близко — идут советские войска, спешит с востока Польское войско! Рассказывают, что специальный отряд подневольных евреев-«кацетников» под командой СС-гауптштурмфюрера Махслля выкапывает и сжигает в лесах трупы давно расстрелянных евреев и поляков. Не от хорошей жизни заметают эсэсовцы следы своих преступлений.
— Слава господу нашему Иисусу Христу! — приветствуют гостей степенные старики-мазуры, входя в избу Стася Калинского.
— Во веки веков! — отвечают по местному обычаю разведчики.
В деревне Вейдо, однако, оставаться опасно. Каждый поляк под страхом смертной казни обязан доносить жандармам о любом незнакомом и подозрительном лице. Предателей в Вейдо как будто нет, но чем черт не шутит… Как встарь тевтонские рыцари устраивали опустошительные набеги на княжество мазовецкое и все польское пограничье, так и теперь с огнем и мечом приходят в Мазовию каратели-эсэсовцы. Всюду рыщут их ягдкоманды и патрули. Наезжают из Кольно, из Мышинца.
Стась Калинский обещает связать разведчиков с польскими партизанами Армии Людовой. Немало в здешних лесах и пущах и смешанных советско-польских отрядов, действует тут и разведгруппа русских парашютистов. Все это после Восточной Пруссии похоже на волшебный сон…
Вообще-то говоря, рассказывает Стась Калинский, партизан здесь, на территории, присоединенной к рейху, намного меньше, чем в генерал-губернаторстве. Особенно жарко полыхает пламя партизанской войны в Люблинском и Келецком воеводствах, там и отряды крупнее и больше их. А здесь воюют в основном территориальные группы — их бойцы, крестьяне, тайно собираются ночью, проводят боевую операцию, а наутро, спрятав оружие, как ни в чем не бывало хлопочут по хозяйству на глазах у немцев. Но есть в этом краю и большая сильная партизанская бригада, гордость Мазовии, — бригада Армии Людовой «Сыны Земли Мазовецкой». И есть в этой бригаде 4-й батальон, весь состоящий из советских военнопленных, бежавших из гитлеровских «дулагов» и «шталагов».
Четверка перебирается ночью в лесную землянку с железной вермахтовской бочкой, приспособленной под печку. Расположена землянка в 12 километрах северо-восточнее Мышинца. Поляки связывают «Джека» с группой бежавших военнопленных, которые живут на лесных хуторах у поляков. Двое из них — быстрый как ртуть француз, русские и поляки зовут его просто «Французом», и Павел Лукманов — вызываются носить сведения и продукты разведчикам из Вейдо. Эти связные работают неплохо, особенно старается Павел Лукманов. С помощью поляков и военнопленных четверка быстро налаживает разведку в новом районе…
Под деревней Дубы Пущчанские «Джек» принимает морозной звездной ночью до зарезу нужный груз — в нем зимняя экипировка (телогрейки, ватные брюки, шапки-ушанки, теплое белье, байковые портянки, трехпалые армейские рукавицы, новые сапоги-кирзачи: 37-й размер для Зины и 38-й для Ани), а также водка, аптечка первой помощи, индивидуальные пакеты, шланг питания.
— Держи, Аня! — говорит Мельников, протягивая Ане гранату «феньку». — Помнишь, Шпаков говорил: первая помощь — помощь друга, последняя помощь — пуля в висок или граната к сердцу…
Черная «лимонка» удобно ложится в Анину ладонь…
В долгие вечерние часы, лежа на волчьих шкурах в землянке, Аня пересказывает друзьям роман «Крестоносцы». Потрескивают дрова в бочке, тускло светит фонарь «летучая мышь»… Как пригорюнилась Зина, когда Аня дошла до того места, где Дануся, замученная немцами в Пруссии, умирает, едва возвратившись в родную Мазовию…
Последняя радиограмма «Центру» от Гладиатора.
«В районе Остроленки находится 102-я пехотная дивизия, при ней 104-й артполк. Из Восточной Пруссии в наш район прибыла 28-я гренадерская дивизия. Из леса восточнее деревни Тычек-Носки в Кольно выехало 30 танков — полевая почта 8417.
В район Лысе и Пупковизна приезжают за сеном солдаты 128-й и 144-й пехотных дивизий. Немцы нашли два мешка груза, сброшенного в двух километрах западнее сигналов, и начинают большую облаву. Живем то в лесной землянке, то под остатками сена в стогах».
Из письма офицера штаба 3-го Белорусского фронта майора В.П. Шаповалова сестре Зины Бардышевой, 26 декабря 1944 года:
«Отвечаю, Аня, на Ваш запрос. Сестра Ваша Зина Бардышева жива и здорова. Находится в длительной командировке и написать Вам не может. О Зине не беспокойтесь, я вам всегда сообщу о ее здоровье. Вы правы: "лучше плохая правда, чем красивая ложь". Но еще лучше, когда красивая правда! Безусловно, на войне может быть всякая неожиданная неприятность. Зина выполняет большое почетное дело…»
Радиограмма «Центру» от Лебедя:
«Три дня тому назад на землянку внезапно напали эсэсовцы. По сведениям поляков, немцы схватили Павла Лукманова, он не выдержал пыток и выдал нас. "Француз" умер молча. "Сойка" сразу была ранена в грудь. Она сказала мне: "Если сможешь, скажи маме, что я сделала все, что смогла, умерла хорошо". И застрелилась. "Гладиатор" и "Крот" тоже были ранены и уходили, отстреливаясь, в одну сторону, я — в другую. Оторвавшись от эсэсовцев, пошла в деревню к полякам, но все деревни заняты немцами. Трое суток блуждала по лесу, пока не наткнулась на разведчиков из спецгруппы капитана Черных. Судьбу "Гладиатора" и "Крота" установить не удалось».
