А снималась она с охотой, была естественна и искренна, будто почувствовала себя на сцене, и камеру не замечала. Только с дублями ставила порой всех в тупик.
Одна из первых сцен. Клавдия Ивановна у рояля поет под аккомпанемент Мандруса танго «Портрет».
– Здравствуйте, Клавдия Ивановна, – вхожу я. – Вы занимаетесь?
– Да, восстанавливаю прекрасную, но забытую песню.
– Нам пора ехать на студию, – говорю я.
– Я готова. Нужно только переодеться, – соглашается она.
Сцена снята, но у оператора что-то не так получилось.
– Прошу второй дубль, – говорит он и поясняет: – Клавдия Ивановна, еще раз эту сцену, только, пожалуйста, не поворачивайтесь ко мне спиной.
– Здравствуйте, Клавдия Ивановна! – вхожу я и встаю так, чтобы она оказалась лицом к камере.
Но Шульженко, недослушав меня, неожиданно восклицает:
– А, снова вы! Мы же уже здоровались!
Делаю вид, что все так и нужно, и спрашиваю:
– Вы занимаетесь?
– Боре уже надоело в сотый раз играть одно и то же! – сообщает она.
– Так уже пора ехать на студию.
– Слава богу! Поехали!
Великая сила монтажа! На экране все получилось без сучка и задоринки.
На следующей съемке (она проходила в студии грамзаписи через несколько дней) все обошлось без отклонений. Мы увидели прежнюю Шульженко. Она вдохновенно пела с ансамблем строковское «Былое увлеченье», делала музыкантам замечания, переговаривалась со звукорежиссером Петей Кондрашиным – и все по делу.
Тут же снималась и другая сцена – «Перерыв». По сценарию я должен подойти к Клавдии Ивановне, предложить ей кофе, и мы начнем беседу, вспоминая о первом исполнении «Вальса о вальсе». Шульженко расскажет, как, приехав в День студента в МГУ на Ленинских горах и приготовив эту песню к «крещению», она вдруг узнала, что ее в начале концерта уже спел другой исполнитель. Что делать? Отступать не в ее правилах! И она спела «Вальс о вальсе», да так, что студенты потребовали «бис».
Перед съемкой мы обо всем договорились, повторили рассказ о казусе в МГУ, и я сказал:
– Мы готовы.
– Начали! – скомандовал режиссер.
Подхожу к Клавдии Ивановне, сидящей в кресле, и протягиваю ей чашечку с блюдцем:
– Пожалуйста, вот ваш кофе.
– Спасибо, но кофе я пить не стану, – вдруг отказывается она.
Я опешил, не зная, и что мне делать с этим кофе, и как перейти к «Вальсу о вальсе».
– Стоп! – кричит режиссер. – Сначала, пожалуйста!
Снова подхожу с чашечкой, говорю свои слова и снова слышу тот же ответ.
– Отойдем в сторонку, – просит Клавдия Ивановна, видя мою растерянность. – Послушайте, ну что вы привязались ко мне с этим кофе! Я же не могу взять у вас его – руки трясутся. А как я поднесу чашечку ко рту, представляете? Зачем же показывать это на экране?..
Но едва завершились съемки фильма, болезнь подкосила ее. Она оказалась в больнице, в хорошей палате с балконом и видом на Сокольнический парк, но одиночной. Не знаю, пошло ли это на пользу.
Ее лечили не так долго – недель пять. Премьеру фильма о ней мы смотрели по телевизору уже у нее дома. Она осталась очень довольна увиденным, смеялась, вспоминая съемки, а на кадрах блокадного Ленинграда не удержалась от слез. Выпили за ее успех, здоровье, возвращение. Но вскоре после Нового года она снова попала в больницу.
Когда вернулась домой, к ней наведывались родственники и близкие ей люди – Ольга Воронец, Тамара Маркова, Людмила Лядова, Иосиф Кобзон, Гриша Парасоль, Алла Пугачева.
О дружбе с Пугачевой можно рассказать подробнее.
* * *
Алла не раз бывала в гостях у Шульженко – их беседы порой затягивались далеко за полночь. Одна из них, сокращенная до минимума, даже вошла в документальный фильм Славы Виноградова. После другой Клавдия Ивановна говорила мне, что пожаловалась Пугачевой на те времена, которых современные певцы, к счастью, не знают:
– Вот вы сегодня можете петь и Цветаеву, и Ахмадулину, и Вознесенского, вашими романсами из «Иронии судьбы» я не устаю восхищаться, а всего лишь каких-то десять лет назад мне приходилось бороться за разрешение петь невинный «Вальс о вальсе» на стихи Евтушенко!
И рассказала Алле еще одну историю, связанную все с той же песней Колмановского (повезло ей!):
«Меня пригласили выступить в Колонном зале в день закрытия очередного съезда комсомола. Главным секретарем тогда был некто Павлов, которого Евтушенко назвал в стихах «розовощеким вождем», и заявил, что не желает, «задрав штаны, бежать за вашим комсомолом». Крамола по тем временам страшная!
Перед концертом меня спросили, что я буду петь. Я назвала три вещи, в том числе и «Вальс о вальсе» Колмановского – Евтушенко.
– Клавдия Ивановна, – обратился ко мне комсомольский распорядитель, – просим вас обойтись без Евтушенко.
Я отказалась. Более того, сказала, что, если эта прекрасная песня кого-то не устраивает, могу тут же уехать, отказавшись от выступления – кстати, как и все правительственные, абсолютно бесплатного.
Представитель ЦК исчез, а когда объявили меня, я спела сначала две песни, а затем сказала:
– Поэт Евгений Евтушенко и композитор Эдуард Колмановский написали замечательный «Вальс о вальсе», который я с удовольствием спою для вас!
В общем, подала песню! И тут в зале возник некий «гур-гур», какое-то замешательство – я почувствовала это, а потом вспыхнули аплодисменты, довольно бурные. А после «Вальса» они превратились в овацию! Кричали «бис», но я всегда против бисирования и не нарушила свой принцип и на этот раз. Хотя, если признаться, хотелось сделать это назло устроителям.
– Ну, и как на это Алла? – спросил я.
– Сказала, что она тоже никогда не бисирует, а на вопрос устроителей «Что будете петь?» отвечает: «Что взбредет в голову!» Но вы же недослушали, как этот концерт завершился. Тут уж я совсем превратилась в народного депутата!
Мое выступление было завершающим, и за кулисы пришел весь «генералитет» с Павловым, который и в самом деле оказался розовым, как поросенок. Ну, сначала восторженные слова благодарности, а потом он сказал мне:
– Вы напрасно поете Евтушенко. Он злой человек и никого не любит.
– Много злили, оттого и злой, – ответила я, – а любить сердцу не прикажешь. Я люблю поэзию Евтушенко и думаю, его надо поддержать, чтобы не потерять, как Есенина. Он и злым стал потому, что гонимый.
– Но мы его и поддерживали, и тянули, – настаивал Павлов. – Он рисуется гонимым.
– Рисоваться гонимым, поверьте мне, небольшая радость, – сказала я. – А поэта не надо «тянуть», не мешайте ему – этого хватит. Талантов у нас единицы, и каждый из них – бесценный дар природы!
И тут Алла вскочила, обняла меня и стала целовать, приговаривая всякие слова. И мы смеялись, а ее я такой не видела. Она хороший человек, нутром чувствую».
