Поскольку Александр пока уходил от прямого ответа, вездесущий и настойчивый Пален запугивал его угрозой внезапного гнева царя, который мог обрушиться не только на самого наследного великого князя, но и на всю семью. Пален утверждал, что из надежных источников знает о том, что Его Величество подписал недавно указ, предписывающий арестовать всех своих близких, если кто-нибудь будет признан виновным в провокационной деятельности. Зайдя дальше, он передал ему слухи о том, что в порыве раздражения против своего окружения император воскликнул: «Еще немного – и я велю снести головы, которые мне являлись дорогими!» Чего же большего нужно было наследному великому князю для того, чтобы решиться закрыть глаза на то, что готовилось совершиться во имя блага России, как это советовали ему истинные друзья? Разве хирург, оперирующий больного со злокачественной опухолью, является преступником? И напротив, не должно ли его подбодрить, чтобы не дрогнула рука, держащая скальпель?
Наполовину убежденный, Александр все еще не говорил ни да ни нет, и Пален не знал более, чем его еще можно убедить, чтобы преодолеть это гибкое сопротивление. Однако несколько дней спустя после с большой помпой проведенного торжественного открытия Михайловского дворца Пален был вызван императором в семь часов утра. Его Величество принял его в своем рабочем кабинете, лицо его со следами оспы выражало гневное настроение. Заперев дверь на ключ, он смерил своего посетителя испытующим взглядом и приглушенно спросил:
«– Г. фон Пален! Вы были здесь в 1762 году?
– Да, Ваше Величество.
– Были вы здесь?
– Да, Ваше Величество, но что вам угодно этим сказать?
– Вы участвовали в заговоре, лишившем моего отца престола и жизни?
Пален, не выдавая себя, ответил:
– Ваше Величество, я был свидетелем переворота, а не действующим лицом, я был очень молод, я служил в низших офицерских чинах в Конном полку. Я ехал на лошади со своим полком, ничего не подозревая, что происходит, но почему, Ваше Величество, задаете вы мне подобный вопрос?
В глазах царя, как проблеск черных дней, вдруг проскочили злобные искорки.
– Почему? – вскипел он. – Вот почему: потому что хотят повторить 1762 год.
При этих словах Пален затрепетал, вдруг почувствовал себя смущенным и разоблаченным. В голове уже вертелись мысли: кто же мог на него донести и находятся ли его сообщники в тюрьме? Почти в паническом состоянии он пересилил себя, оправился и – была не была – спокойно ответил:
– Да, Ваше Величество, хотят! Я это знаю и участвую в заговоре.
– Как вы, это зная, участвуете в заговоре? Что это вы мне такое говорите?
Лицо царя перекосилось от гнева.
– Сущую правду, Ваше Величество, – ответил невозмутимый Пален. – Я участвую в нем и должен сделать вид, что участвую, ввиду моей должности, ибо как мог бы я узнать, что намерены они делать, если не притворюсь, что хочу способствовать их замыслам? Но не беспокойтесь – вам нечего бояться: я держу в руках все нити заговора, и скоро все станет вам известно»[37].
И Пален сопроводил свое обещание смешком, выражавшим искреннюю доверительность соучастника, чем окончательно успокоил своего собеседника. Царь пребывал теперь в уверенности, что с этим молодцом, а также с Аракчеевым, находящимся в настоящее время за городом, но по первому же зову готовым прийти на помощь, он не рискует ничем. Но, тем не менее, он приказал удвоить охрану вокруг замка, а офицеров отозвать из отпусков.
Впрочем, никто в Санкт-Петербурге не спешил участвовать в празднестве, организуемом в зловещей императорской резиденции. Несмотря на производимое благоустройство, помещения все еще оставались едва обитаемы. А поскольку сырость все еще продолжала оставаться в огромных и холодных залах, стены были обшиты деревянными щитами, а домочадцы постоянно поддерживали в печках огонь. Условно приговоренные и заточенные в эту роскошную и негостеприимную тюрьму, близкие императора ожидали последних решений своего хозяина. Они и сами не знали, чего им ожидать в дальнейшем: то ли им следует чего-либо опасаться, то ли они могут уже вздохнуть спокойно. В этой удушливой атмосфере царица Мария Федоровна тщетно пыталась отстоять хоть минимум своего достоинства. Она не была уже ни супругой, ни императрицей, ни даже матерью. Ее жизнь ограничивалась страданиями в тени своего мужа, который не хотел знаться не только с ней, но, по правде говоря, и вовсе ни с кем. С тяжелым сердцем она пишет своей конфидентке: «Наше существование безрадостно, потому что не радостен наш дорогой повелитель. Душа его страдает, и это подтачивает его силы; у него пропал аппетит, и улыбка редко появляется на его лице»[38]. Весь Петербург точно оцепенел в зыбком ожидании, непрерывно моросящий дождь наполняет сердца унынием. «…И погода какая-то темная, нудная, – пишет в частном письме современник. – По неделям солнца не видно; не хочется выходить из дому, да и небезопасно… Кажется, и Бог от нас отступился».
В то время как Пален раздумывает над оптимальной датой осуществления задуманного заговора, становится известно, что мощная британская эскадра под командованием Паркера и Нельсона обстреляла Копенгаген и готовится к осуществлению контроля над всей Балтикой. Перед лицом вероятной крупномасштабной акции против Санкт-Петербурга заговорщики отбросили все колебания. Александр и сам стал подумывать о том, что было бы лучше, если бы его отец отрекся от престола до того, как английский флот будет напрямую угрожать столице. Согласившись с ним, Пален выбирает ночь с 9 на 10 марта 1801 года для того, чтобы проникнуть во дворец и убедить царя сойти со сцены. Эта дата представляется ему наиболее подходящей, поскольку в эту ночь сменялся караул в Михайловском замке императора – на охрану заступал Семеновский полк, над которым шефствовал сам Александр. Конечно, великий князь не отдаст никакого прямого приказа этим людям и не окажется в решающий момент в эпицентре события, однако он заручился словом генерал-губернатора графа фон дер Палена, что все пройдет подобающим образом, а этого было вполне достаточно. На данной подготовительной стадии единственно, чего не хватало Палену, это поставить одну черную точку – воспрепятствовать возвращению Аракчеева, которого Павел вновь призвал к себе после его высылки из столицы. Этот коварный и жестокий человек был способен поставить под угрозу любое предприятие своим чрезмерным усердием или тупостью. Чтобы упредить эту опасность, Пален приказал чинить всяческие барьеры для проникновения в город после захода солнца любого человека, какое бы предписание он ни имел на руках. И еще он приказал наводнить улицы города переодетыми полицейскими и задерживать всех подозрительных лиц. Но и Павел, целиком доверившись самопожертвованию Палена, все же оставался настороже. Изощренная игра между теми, кто ставил ловушку, и царственной дичью началась. Заговорщиками были продуманы все меры предосторожности и ответные ухищрения, которые мог бы предпринять царь с тем, чтобы сорвать план этого заговора. Несколько раз на дню Павел ходил проверять то, как караул несет постовую службу и охраняет все входы в Михайловский замок. Офицеры, в которых он еще вчера был уверен, сегодня казались ему недостаточно лояльными. Усматривая повсюду одних изменников, он, однако же, не сомневался, что наихудшим врагом себе является он сам.
