– Да ничего, не жалуюсь, все живы-здоровы, это главное.
– Ну добре, добре, работайте…
Волна уплывала и возвращалась. Арбен все ниже и ниже склонял свою голову к светящейся шкале небольшого немецкого радиоприемника «Телефункен», доставшегося ему от отца, сумевшего вывезти его из Германии в качестве трофея. Тогда, в начале пятидесятых, радиоприемник был большой редкостью. Советский – брал только средние и длинные волны, а короткие – начиная с 31 метра и выше. Поймать ничего нельзя было, кроме музыки. Поймать – в смысле информации на русском языке, отличной от той, что дозированно отпускалось советским гражданам из черных воронок репродукторов между шестичасовым утренним и двенадцатичасовым ночным исполнением гимна. «Телефункен» обладал способностью брать не только средние волны с европейскими станциями и длинные в основном с румынской речью и музыкальной передачей «Музика ушваре», переложенной стихами великого дадаиста Тристана Тцара. Он брал короткие волны, начиная с 16 метров, на которых в основном и «висели» вражьи голоса, такие, как «Голос Америки», «Свобода»…
И вот ночью Арбен, закрывшись в своей комнатке под голубятней на окраине города, где он жил со своей стареющей матерью в старом сыплющемся доме, начинал ползать по эфиру.
– Вот глушилка работает, а рядом…
И вдруг чисто вырывалось на какое-то время:
– Вы слушаете «Голос Америки» из Вашингтона, с вами ведущая политических новостей Людмила Фостер.
Арбен Перич сливался с «Телефункеном», и в его клеточки впивалась вся, как ему казалось, правда репродуктора:
– Состояние Сталина ухудшилось…
Арбена это потрясало. Не состояние Сталина, а то, как говорила ведущая, словно он ее кореш, а не генералиссимус, победивший фашизм. Сам Арбен не служил в армии и не воевал из-за перенесенного в детстве полиомиелита: у него были трудности с правой ногой. Но к победам и главнокомандующему относился с восхищением, а слушал «голоса» только потому, что хотел знать больше, чем все. Так вот… Вот эта ее, фостеровская, слегка развязная, немного холодная, независимая интонация одновременно и раздражала, и нравилась Арбену.
«Ишь ты, сучка, – уважительно думал он, – не товарища Сталина, не состояние великого Сталина, а просто, как бы невзначай, между других новостей, бац и все тут: «состояние Сталина ухудшилось»… Во прет на буфет, во стерва! Ухудшилось… Разве ему дадут помереть…»
Было, конечно, страшно. По доносу, за прослушивание западных радиостанций, ему могли дать лет десять. Но он слушал. Для себя. «На машинке ведь не размножаю, никому ничего не рассказываю», – успокаивал он сам себя… Правда частенько судили именно таких, как он. Обычно это были закрытые суды, без адвокатов и всякой такой мутотени.
– Зачем вы слушали «Голос Америки»?
– Я не слушал.
– Но свидетель пишет…
– Я должен знать, как они клевещут, чтобы еще осознанней бороться…
– С кем? Где? У нас?
– Ну, я же не могу поехать туда.
– Вот вы и проговорились… Значит, хотите туда?
– Да я не об этом.
– Об этом, об этом… советскую Родину не любите…
Так примерно выглядела схема разговора на суде – не более получаса. И – десятка. Арбен слышал о таких судах, но, как всегда в подобных случаях, каждый думает, что его это не коснется. Ему уже было лет под тридцать. Он занимался голубями по тогдашней моде, и именно внутри голубятни была незаметно протянута проволока: антенна.
«Да еще на окраине города, в нашем засранном районе… Кому это нужно меня проверять?» – думал Арбен. И успокаивался, и снова настраивался на раздражающий, но и сладкий голос Людмилы Фостер: «Состояние Сталина ухудшилось, дело врачей набирает обороты, уже арестованы… «Голос Америки» из Вашингтона начинает свои передачи, слушайте нас на коротких волнах в диапазоне…»
Арбен Перич был не такой уж заядлый голубятник, и поэтому кореша подарили ему в шутку попугая. Говорящего. Ну, какого, к черту, говорящего. Просто произносящего одну-две фразы, и то с трудом. Попка сидел в клетке, спал, мало двигался, попивал водичку. Арбен даже и не догадывался о роковой роли попугая в его судьбе. Однажды друзья целой компанией зашли распить бутылку-другую водки в его сарайчике. Был среди них незнакомый парень, такой угловатый, молчаливый и смурной… Кто-то попросил Арбена:
– А покажи своего попугая, открой его, пусть проснется. Посмотрим, как он у тебя тут, среди наших засранцев…
Арбен снял старую наволочку с клетки, и попугай тут же, был атакован командами:
– Скажи: Арбен дурак.
Попка четко произнес:
– Арбен дурак.
«Конечно, с помехами, но классно», – подумал Арбен, зарабатывая очки перед компанией.
– Ну-ка скажи: хочу двести грамм.
Попка точно повторил на удивление собравшимся. Сеанс уже заканчивался, и вдруг в паузе без всяких просьб попугай взял да и сказал:
– Состояние Сталина ухудшилось.
Да так четко, что все аж присели.
– Что это он у тебя, Бен, дурак дураком, а такой антисоветский?
Все рассмеялись. Не рассмеялся только один, молчаливый, угловатый и смурной… Вскоре все ушли, а в душу Арбена закралась пугливая мысль: «Скоро придут за мной. Этот малый, такой пришибленный, по-моему, был оттуда…»
И Арбен закопал на огороде свой «Телефункен», срезал антенну. Через пару дней за ним действительно пришли. Вели себя бесцеремонно.
– Арбен Перич, вы арестованы согласно постановлению: …слушал «Голос Америки», распространял антисоветскую пропаганду, статья УК СССР 58… Проедем с нами. И попугай тоже проедет с нами. А вот и главный аргумент – «Телефункен», отрытый на вашем огороде, – и они поставили на стол завернутый в старую клеенку аппарат.
В комнате следователя, кроме него самого, сидели Арбен и попугай в клетке. После формальных вопросов следователь попытался разговорить попугая.
– Ну, повтори: попка дурак, хочу двести грамм.
Попугай молчал.
– Ну, повтори: Ара и его жена Сара.
– Не учите его глупостям, товарищ следователь…
– Молчать, сволочь антисоветская! Как развращать животное, тьфу, птицу, так можно. Пусть лучше он скажет то, что слышал по твоему радио.
– Спрашивайте сами…
Но попугай молчал. Следователь говорил все больше какие-то нескладухи, а произнести: «Состояние Сталина ухудшилось» не решался, и вынужден был в конце третьего часа допроса заорать на попугая:
– Да говори же, сука…
Но попугай молчал. Тогда следователя осенило, и он произнес: «Состояние… ухудшилось». И попугай произнес: «Состояние ухудшилось». У следака загорелись глаза, но полностью всю фразу он произнести боялся… Ему нужно было, чтобы попугай повторил то, что слышал по «Голосу Америки», дабы отмерить Арбену побольше. Но тот молчал. Тогда следователь спросил Арбена:
