— Устал Львенок, наигрался… — донесся до мальчика сквозь снова накатывающую на него дремоту отцовский шепот.
— Ш-ш-ш, не разбуди! — еще тише ответила ему мать.
— Дети крепко спят, не бойся, — успокоил ее отец, и они вновь замолчали.
Лев не видел их, но почему-то был уверен, что родители сидят в обнимку или держатся за руки. А еще он точно знал: они оба тоже представляют себе, что живут вместе с ним и каждый день видят его спящим среди игрушек.
— Аня, ведь у нас так все было хорошо! — произнес вдруг вполголоса папа. — Ну, зачем… скажи, зачем ты все это разрушила?
Мама ничего не ответила.
Глава XXIII
Россия, Петроград, 1921 г.
Очарован соблазнами жизни,
Не хочу я растаять во мгле,
Не хочу я вернуться к отчизне,
К усыпляющей мертвой земле.
Н. ГумилевПетроградские улицы уже давно не были свидетелями ночных прогулок веселых компаний молодых людей и девушек. Обычно по ночам город словно бы вымирал, да и днем большинство прохожих спешили по своим делам с хмурыми и озабоченными лицами, редко улыбались и почти никогда не смеялись. Но теперь к Дому искусств подходила совершенно беззаботная компания, смех и шутки которой эхом разносились по пустынной улице. Причем компания была вовсе не пьяной — просто счастливые люди, которым весело и интересно друг с другом.
В центре этой маленькой компании шел невысокий коротко подстриженный мужчина, чем-то неуловимо выделявшийся на фоне своих спутников. Он тоже был весел и легкомысленно смеялся над шутками остальных, но выглядел немного старше их. Если же кто-нибудь посторонний присмотрелся бы к его глазам, то ему бы показалось, что этот человек еще старше, что ему все тридцать, а может, и больше лет.
Но приглядываться к шумным прохожим было некому, кроме них, на улице ни одной души. Только чуть в стороне от Дома искусств стоял неприметный, почти не видимый в ночной темноте черный автомобиль. На него, впрочем, веселящаяся компания даже не посмотрела. Молодые люди и девушки продолжали смеяться, рассказывать смешные истории и декламировать не слишком складные, но очень патетичные стихи. Если кто-нибудь из них и обратил внимание на машину, то не придал ее появлению никакого значения. Шел 1921 год, автомобилей на улицах было уже немало, и петроградцы постепенно переставали воспринимать их как странную диковину.
— Ну что, может, ко мне поднимемся, чайку попьем? — перекрикивая галдящих друзей, спросил самый старший из гуляющих. Но те, по-прежнему радостно улыбаясь, один за другим стали вежливо отказываться:
— Спасибо, но поздно уже!
— В другой раз…
— У меня вроде новая строфа сочинилась, мне домой надо, записать ее!
«Предводитель» компании развел руками:
— Ладно, тогда — до следующей встречи! Жду от вас новых стихов. И чтоб они были лучше прежних!
— Постараемся! — заверили его друзья и, развернувшись, двинулись обратно, время от времени оборачиваясь, чтобы помахать своему «предводителю» руками. Он тоже махнул им и шагнул к двери своего подъезда, но вдруг остановился и снова огляделся по сторонам. Идти домой и ложиться спать ему не хотелось. Слишком хороша была теплая летняя ночь, пахнущая свежей от прошедшего еще днем дождя листвой и слабо освещенная мерцающими в небе звездами, слишком приятным был дующий со стороны залива легкий ветерок. Хотелось, несмотря на усталость, еще немного пройтись или просто посидеть где-нибудь на скамейке. Но скамеек поблизости не было, бродить вокруг дома молодому человеку показалось совсем уж глупым занятием, поэтому он просто остановился у подъезда, глядя куда-то вдаль.
На его лице расплылась счастливая улыбка. Очень уж удачно прошел сегодняшний день. Он и выспался, и не опоздал на занятия в «Звучащей раковине», своей новой творческой студии, и большинство учеников сегодня порадовали его новыми успехами в поэзии, и погода была прекрасной, и прогулялись они после занятий очень весело… Не было ничего, что вызвало бы у руководителя студии недовольство или огорчение. Разве что одна невеселая мысль, которую он сумел отогнать и на время забыть утром, снова вернулась, заставив его улыбку исчезнуть, а взгляд помрачнеть. Вечно отравляющая жизнь мысль о том, что он одинок и что так будет всегда, потому что нет рядом его любимой женщины. Нет Анны и никогда уже не будет. И сколько бы ни убеждал себя, что счастлив в своей теперешней жизни, счастлив без нее, в глубине души он всегда будет знать, что это обман. Без нее ему всегда будет плохо.
Воспоминание об Ахматовой, так неожиданно ворвавшееся в этот прекрасный теплый вечер, заставило молодого человека вздрогнуть, а потом бессильно опустить голову. Но он не желал мириться с тем, что такой замечательный день может под конец испортиться, и снова начал уговаривать себя не унывать и не считать свою жизнь неудавшейся. Ведь ему было чем гордиться, действительно было! И таких вещей немало. Сколько стран он повидал, сколько научных исследований провел, сколько важных вещей сделал для своей страны! А скольких поэтов вырастил, можно сказать, собственными руками, сколько у него было кружков, студий и сообществ, куда приходили едва умеющие зарифмовать две строчки молодые люди и откуда выходили известные в литературном мире, публикующиеся в журналах и издающие собственные сборники настоящие поэты!
А вот о поэтах ему думать как раз не стоило… Он хотел напомнить себе о своих теперешних учениках и о тех, кто недавно выпустился из его студии, но память тут же обратилась к давнему прошлому, к той единственной пишущей стихи женщине, в которой он не хотел признавать талантливого поэта. Потом, правда, признал, но сделал это слишком поздно. И она ушла из его жизни, исчезла навсегда, хотя ее талант превосходил все остальные таланты, которые ему удалось разглядеть и развить в своих учениках.
«Нет, так дело не пойдет!» — потряс головой мужчина и медленно сделал несколько шагов вдоль дома. В его жизни была не только та женщина! В ней было еще много таких событий, которыми он мог с полным правом гордиться! Сколько у него было поэтических кружков, которые он создал, сколько было учеников и сколько их сейчас? Те шесть человек, провожавших его в этот вечер домой, — это лишь самые близкие, кроме них, есть другие, и все они пишут хорошие стихи. Не всегда гениальные, не всегда даже очень талантливые — но обязательно как минимум хорошие, грамотные и с «изюминкой». Меньшего он своим ученикам не позволяет.
Хотя главное все же не ученики, а то, что он успел сделать для своей страны до революции. Если было в его жизни хоть что-то, чем он имеет право гордиться, то это его дела в Абиссинии. Жаль только, что теперь все, чего ему удалось там достичь, оказалось бесполезным. Но это от него уже не зависело. Сам он выполнил задание наилучшим образом, сделал все, что было в его силах. И заработал возможность гордиться собой и с радостью вспоминать тот давний успех. Хотя у этой радости все равно оставался привкус горечи и досады…
