Несколько лет спустя, прогуливаясь с Сашей по Лондону, мы остановились у памятника Оскару Уайльду, что напротив вокзала Чаринг-Кросс. Его поразила надпись на камне: “Все мы сидим в канаве, но некоторые из нас смотрят на звезды”.
— Точно так, — сказал он, — именно это я чувствовал, когда сидел в тюрьме: глядел из канавы на звезды.
На третий день после ареста он объявил голодовку и потребовал встречи с правозащитниками. Он был на грани нервного срыва. Пришел тюремный врач и сделал ему успокоительный укол. Затем появился начальник тюрьмы — пожилой человек, который знал Сашу еще опером.
— Послушай, сынок, — сказал он, — не нужно разрушать свой организм. Это ведь еще не вечер. Тебе понадобятся силы. Так что прекрати, пожалуйста.
Отеческий совет и знакомое лицо из прежней жизни его немного успокоили. Он начал есть и — думать.
— Я пытался разобраться, почему я здесь. Мне нужно было для себя решить, виновен я или нет. Если говорить формально, то, конечно, не виновен, потому что меня посадили по сфабрикованному обвинению. Но я на своем веку видел много людей, которые сидели ни за что — по заказу или по ошибке, и я, конечно, к ним не относился. Меня-то посадили за то, что я действительно совершил — за пресс-конференцию. То есть сижу за преднамеренную пресс-конференцию, совершенную по предварительному сговору группой лиц — этого я отрицать не мог. Но ведь это вроде бы не преступление. Хотя я ведь знал, что за пресс-конференцию могут посадить. Я даже с женой это обсуждал: посадят — не посадят? И если провести опрос общественного мнения, то большинство скажет: поделом ему, гаду, правильно посадили, нечего устраивать всякие там пресс-конференции! Стало быть, виноват? И так по кругу мысли вертелись, до бесконечности.
Именно в эти первые недели в Лефортово он сделал для себя открытие, что его бунт каким-то странным образом связан с Мариной. До ее появления в его жизни он был слепо верен Конторе. Быть исключенным из этого братства, отвергнутым товарищами, заслужить презрение командиров было самым страшным, что только могло с ним произойти. Но теперь все было не так. Потерять ее было страшнее.
Потом он мне объяснял: “В Лефортово до меня дошло, что я сменил принадлежность, в том смысле, что все мы ведь кому-то принадлежим. Понимаешь, Марина мою душу вроде как востребовала. До этого, посади меня на полиграф — ну, детектор лжи, где нужно отвечать первое, что приходит в голову, то при слове “любовь” я бы ответил “родина”; если “верность” — то сказал бы “присяга”; если “выполняй”, то — “приказ”. Мне бы и в голову не пришло подумать о чем-то другом. Потому что я принадлежал им на сто процентов. Как ребенок родителям, которых я, впрочем, мало знал”.
Но Марина изменила все. Когда он ее увидел, он понял, что принадлежит ей, а потом и их сыну, а уже потом всему остальному. С первой семьей все было иначе. Марине каким-то образом удалось отомкнуть замок на цепи, которой он был прикован к Конторе, когда-то заменявшей ему отца и мать.
— Если б я попал в УРПО до нее, я бы, наверное, как робот делал все, что прикажут. Но Марина развеяла этот гипноз, и я стал думать. А потом появился Борис и довершил процесс. Потому что он все подробно объяснял. Не то что наши генералы, которые только и умеют, что орать: “Выполняй! Это приказ!”
Лежа в камере, часами разглядывая потолок, он думал о своих двух семьях: как они будут жить? У него не было ни собственности, ни сбережений. Может, Марина сообразит обратиться к Борису за помощью. Но, конечно, в ФСБ тут же представят это в каком-нибудь безобразном виде или начнут на нее давить, как давили на первую жену Наталью еще до его ареста. Ее вызвали на Лубянку, отобрали все квитанции об уплате алиментов и заставили подписать заявление, что Саша ей угрожал.
А потом сам Путин объяснял по ТВ, что Саша — злостный неплательщик алиментов: “Кстати, жена одного из участников пресс-конференции обратилась ко мне с жалобой”.
— Зачем ты это сделала? — наорал на нее Саша. — Ты же себя ставишь под удар! Тебя попросту убьют и свалят все на меня — ты этого хочешь?
— Я не знала, — рыдала Наталья. — Я слабая женщина. Они меня напугали.
Такие низкие методы простительны какому-нибудь оперу, думал Саша. Но чтобы директор ФСБ опустился до этого! Ни Ковалев, ни Барсуков такого себе никогда бы не позволили!
ЕСЛИ У САШИ в те дни было вдоволь времени для размышлений, то у Марины не было ни минутки, чтобы даже прийти в себя. О том, что Сашу арестовали, она узнала от Понькина, который приехал в тот вечер к ней на работу. Неожиданно на нее свалилась тысяча забот. С утра позвонили из офиса Березовского. Борис Абрамович за границей, сказал секретарь, но велел найти вам адвоката. Потом позвонил следователь из прокуратуры и пригласил на беседу. Толика пришлось отвезти к родителям на дачу.
Наутро она встретилась с адвокатом. Это был заслуженный военный юрист, который сразу же сказал ей, что у него нет опыта ведения политических дел.
— Но политические вопросы все равно будут решаться не в суде, — усмехнулся он. — Могу вам только обещать сделать все необходимое по существу обвинений, как если бы это было неполитическое дело.
Борис также распорядился, чтобы в офисе Марине выдавали по тысяче долларов в месяц — примерно столько же, сколько зарабатывал Саша.
— Не волнуйтесь, мы его оттуда вытащим, — сказал он ей по телефону из Парижа. А она подумала: “Ну что он может еще сказать? Он сам в бегах”.
Затем она поехала в Лефортово.
— Когда я могу его увидеть? — был ее первый вопрос следователю.
Старший следователь по особо важным делам Сергей Барсуков вел себя сдержанно и официально. Он объяснил правила: Саше положено два свидания в месяц по его, Барсукова, усмотрению. Март уже на исходе, так что она может рассчитывать на два свидания в апреле, если, конечно, не появятся причины для отказа. А пока что Барсуков должен произвести обыск у них в квартире. Вот ордер.
Зачем обыск, подумала она, какое он может иметь отношение к предъявленному обвинению? Но это был обыск наудачу. Они перевернули все вверх дном, но ничего интересного не нашли. Марина знала, что все свои записи Саша держал в каком-то другом, укромном месте.
Обвинение было курам на смех: полтора года назад, во время задержания, Саша якобы избил некоего Владимира Харченко, шофера главаря банды. Нанесенное телесное повреждение имело форму ссадины “размером с пятикопеечную монету”. Адвокат сказал, что можно не волноваться: такое дело развалится в суде за пять минут.
В начале апреля ей разрешили свидание. Она встала в шесть утра, чтобы занять очередь на запись, которая заканчивалась в восемь. Разговоры женщин в очереди привели ее в ужас: если в передаче превышен разрешенный лимит — например, окажется лишний грамм мыла или пакетик чаю, то всю посылку завернут!
