Обвинение было курам на смех: полтора года назад, во время задержания, Саша якобы избил некоего Владимира Харченко, шофера главаря банды. Нанесенное телесное повреждение имело форму ссадины “размером с пятикопеечную монету”. Адвокат сказал, что можно не волноваться: такое дело развалится в суде за пять минут.
В начале апреля ей разрешили свидание. Она встала в шесть утра, чтобы занять очередь на запись, которая заканчивалась в восемь. Разговоры женщин в очереди привели ее в ужас: если в передаче превышен разрешенный лимит — например, окажется лишний грамм мыла или пакетик чаю, то всю посылку завернут!
Зарегистрировавшись, она прождала еще три часа, прежде чем ее впустили в зал свиданий, где в маленькой будочке за толстым стеклом сидел Саша. Говорили по телефону. Охранник объяснил, что нельзя обсуждать обстоятельства дела и произносить что-либо, что может походить на тайное сообщение. Можно о семье, о погоде, здоровье и всяких других вещах, важных только для них одних. За семь месяцев, что Саша провел в Лефортово, было четырнадцать таких свиданий.
ЛЕФОРТОВО — ОСОБАЯ ТЮРЬМА. Ее хорошо финансируют и ею эффективно управляют. По сравнению с другими тюрьмами условия там относительно приличные. И тем не менее, депрессия завладевает тобой моментально. Самым ужасным, по словам Саши, была давящая тишина. Такого тяжкого безмолвия, которое окружало его в лефортовской одиночке, он не ощущал никогда.
— Лефортово морально сокрушает. Там стены излучают негативную энергию! Раньше ведь это была пыточная тюрьма. Говорят, над Лефортово птицы не летают. Я два раза на прогулке видел птицу за семь месяцев, — писал он потом в “Лубянской преступной групировке”.
Будучи тюрьмой ФСБ, Лефортово служит местом содержания весьма серьезного контингента: шпионов, криминальных авторитетов, особо важных экономических преступников. Саша выделялся смехотворностью обвинения — он сидел за то, что кого-то ударил. Но обращались с ним, как с серьезным преступником, и применили к нему весь арсенал методов психологического давления.
С самого начала следователь сообщил, что по существу его дело не стоит и обсуждать. Зачем попусту тратить время? Мол, сам понимаешь, тебя осудят, потом отправят куда-нибудь на Урал и там на зоне благополучно прихлопнут. И никто не заметит и не пожалеет. Ведь ты предатель, и прекрасно знаешь, как поступают с предателями.
Но все еще можно поправить. Ты ведь сам устроил себе эту проблему — и, спрашивается, ради чего? Согласись, что ошибся, связавшись с Березовским. Ты только будь честен с собой, взгляни правде в глаза. Пойми, что Березовский не стоит того, чтобы жертвовать за него жизнью, и все станет на свои места. И вместе подумаем, как тебе выбраться из этой истории.
В течение тридцати шести дней, проведенных в одиночке, Саша не слышал другого человеческого голоса и уже думал, что вот-вот сойдет с ума. И тут к нему в камеру подсадили соседа. Он, конечно, понимал, что это провокатор, “наседка”, но все равно был несказанно рад любому живому существу, хотя и знал, что все их разговоры записываются на пленку.
За семь месяцев пребывания в Лефортово Сашины соседи менялись пять или шесть раз. Он их видел насквозь. Каждый был осужден на большой срок и вместо того, чтобы гнить в каком-нибудь глухом уголке Гулага, зарабатывал себе право оставаться в привилегированной тюрьме тем, что “стучал” на сокамерников. Метод работы был всегда один и тот же: завоевать доверие разговорами о семье и интересах, всякими житейскими байками, а затем, исподволь, вселить в “объект” чувство безысходности, бессмысленности сопротивления. Или, если получится, выудить информацию, интересующую следователя. Все эти методы Саша когда-то сдавал в училище по предмету “Внутрикамерная разработка”.
Он развлекался тем, что вел игру с незримым опером, стоявшим за его “наседками”. Одного из них он сходу “расколол”, сказав, что точно знает, что тот “стучит”. Саша пригрозил, что как только выйдет на свободу, то раздобудет его агентурное дело у своих приятелей в Конторе, цена вопроса — пятьсот баксов, и расскажет всем, на кого тот стучал на протяжении своей “карьеры”.
На следующий день его вызвал лефортовский опер: “Зачем ты мне дуришь агентов?”
— Пришли другого, — ответил Саша. — Этот мне не нравится. Он храпит.
Но что Сашу действительно удивляло, так это вопросы следователя, которые вслед за ним повторяли “наседки”: их интересовало все, что было связано с кремлевской “семьей” — Юмашевым, Волошиным, Татьяной, Ромой и Павлом Бородиным, начальником кремлевского Управления делами. Каковы их привычки, взаимоотношения друг с другом, с кем общаются, как тратят деньги, и так далее. Было очевидно, что следователь совершенно не понимает истинного положения Саши в кругу Бориса. Да, он был знаком с некоторыми из этих людей, но не настолько близко, чтобы ответить на вопросы, даже если бы захотел.
В те времена Саша не разбирался в политике и не мог понять, что все это могло значить; он даже не знал, что это такое — кремлевская “семья”. Потом в Лондоне мы много говорили, пытаясь задним числом разобраться в подоплеке его ареста. Чей же он все-таки был узник? Скуратова? Или Путина?
Мы так и не пришли к однозначному выводу. И та, и другая версия содержала противоречия.
Путину, например, не было резона интересоваться взаимоотношениями Юмашева с Татьяной, да еще у Саши; все и так происходило у него на глазах. Его не могли интересовать секреты Бородина — он сам проработал в Кремле два года. Но Саша-то сидел в тюрьме, подчиненной Путину, по обвинениям, сфабрикованным путинским Управлением собственной безопасности. Так почему же следствие имело явную противокремлевскую заданность?
В конце концов мы решили, что, очевидно, обе версии справедливы. У Путина были свои причины отправить Сашу за решетку, но он сделал это руками противника. Он сдал его, бросил, как кость, Скуратову — пусть забавляется. Скуратов терзал Сашу, потому что тот был другом Бориса, а Путин радовался, потому что считал его изменником Конторы.
ПРОБЛЕМА ПРЕЕМНИКА, КОТОРУЮ обсуждали Борис с Путиным, стоя на лестничной площадке перед лубянским лифтом, мучала и самого президента. Кого назначить престолонаследником? Как писал Ельцин в “Президентском марафоне”, к концу апреля 1999 года судьба Примакова была решена. Ельцин “очень сожалел”, но в политической окраске премьера обнаружилось “слишком много красного цвета”.
Хотя он не обсуждал этого еще ни с кем, даже с самим избранником, для себя Ельцин уже решил, кто это будет: Путин, верный и некоррумпированный Путин. Проблема заключалась в том, что объявлять об этом было еще рано.
