Автобиография Элис Б. Токлас с ее пустопорожней, показной богемностью и эгоцентричными вывертами вполне может стать однажды символом декаданса, порхающим вокруг и около современной литературы.
Эжен Жола.
Париж, Февр.1935
За вступлением следуют заявления пятерых ‘подписантов’ (за исключением Эжена Жола).
В патетически составленном манифесте бросается в глаза попытка исключить Стайн из интеллектуальной жизни Европы того времени. Далее. Вопреки заявлению, Гертруда никогда не претендовала на ‘участие в зарождении’ перечисленных движений, за исключением кубизма. К примеру, слово сюрреализм встречается в тексте всего трижды, а дадаизм и того меньше — дважды в одном и том же предложении. А о движении транзишн Гертруда и не слыхала. Ни о каком «едином мнении» говорить не приходится. Имя Пикассо, к примеру, как и многие другие имена, упомянутые в книге, отсутствует.
Эгоцентризм Гертруды, пожалуй, единственное, в чем можно безоговорочно согласиться с Эженом Жола. Впрочем, это характерно для любой автобиографии.
Индивидуальные заявления носят вполне определенный характер личной обиды, подвергаются нападкам стиль жизни женщин, их вкусы и одежда.
Журнал Транзишн (не путать с движением, если таковое имелось) был создан Эллиотом Полом и практически публиковал в основном произведения Гертруды Стайн; после его ухода и с приходом Марии и Эжена Жола ее перестали печатать. «Транзишн умер» — констатировала в книге Гертруда. Прочесть такое, да еще сторонникам противного лагеря (лагеря Джойса) было невыносимым. Это небольшое заявление подверглось пространному осуждению Марией Жола.
Жорж Брак, в первую очередь, хотя и завуалировано, оспаривает первенство Пикассо в разработке кубизма в таком стиле: «Она совершенно не понимает кубизм, рассматривая его с точки зрения личностей… В первые дни кубизма <…> часто происходило так, что непрофессионалы принимали картины Пикассо за мои, а мои — за Пикассо». То есть, на равенство с Пикассо в изобретении кубизма он соглашался, но не менее того. И к тому же «Мисс Стайн никогда не знала французского языка по-настоящему, и это всегда являлось барьером». Типичный удар ниже пояса. А как же Мария Жола, то есть урожденная Мария Макдональд из Кентукки, логично спросить? И как в подписантах оказался Тристан Тцара, сам эмигрант, один из зачинателей движения Дада? Его-то и упомянули в Автобиографии по случаю, три-четыре раза. Как он решился обвинить Гертруду в «литературной проституции»? Да еще, обзывать женщин ‘старыми девами’? Матисса еще можно понять: оскорбили его жену. «Она была стройной, смуглой женщиной с вытянутым лицом и твердым большим ртом, свисающим, как у лошади», — неосторожно написала Гертруда. И Матисс пустился в пространное описание жены, ничем в своих строках не противореча портрету в Автобиографии. Матисс попытался ‘приписать’ инициативу покупки картины Женщина в шляпе своему адепту, заступнице и обожательнице Саре Стайн. Но все знали, что ‘особое’ расположение Матисса к Саре вызвано финансовой и организационной помощью ее мужа в создании школы учеников для художника. Поэт Сальмон представляется в Автобиографии на известном банкете в честь художника Руссо малозначительной фигурой, к тому же безрассудным пьяницей. Стоит обратить внимание, как он ответствует в Манифесте: «Очевидно, что [Стайн] ничего не поняла, разве что своеобразным, только ей присущим поверхностным образом. Ее описание моего пьяного состояния целиком неправильное… Очевидно, что она поняла недостаточно хорошо довольно необычный французский язык, которым мы изъясняемся по таким случаям. Более того, мы видели ‘Стайнов’, как мы обычно называли ее и мисс Токлас, очень редко».
Тут уже к ‘необычному языку’ пьяниц (!) добавился и ‘джентльменский’ намек на лесбийство. Андре Сальмон еще не подозревал, сколь часто его тогдашнее почти бессознательное состояние на банкете появится в воспоминаниях многих его современников.
Конечно, о деталях можно спорить сколько угодно, и наверняка Гертруда далеко не всегда точна в описании (например, был тент на картине Сезанна или не был и т. п.). Но организаторы этой акции не захотели понять, что Автобиография не была дневниковой записью, а художественным произведением, в котором Гертруда Стайн с блеском и юмором описала тот уникальный период в жизни творческой интеллигенции Франции. Читатели уловили замысел писательницы и приняли книгу.
Многочисленные обвинения в неточностях, хотя и имеют под собой почву, никак не ослабляют заключения Гертруды о картинах. Если упомянутая группа художников придерживалась теории единства художника, объекта и зрителя, как они утверждают в манифесте, Стайн практически реализовала в Автобиографии это положение.
Единственным человеком, по настоящему обойденным, почувствовал себя Лео. В то время он проживал в Италии с женой Ниной, и их ситуация оставляла желать гораздо лучшего: «Мое моральное настроение великолепно, физическое состояние так себе, финансовое плачевное» — писал он. С Гертрудой они не встречались[53], как бы вычеркнули друг друга из своих жизней. Ознакомившись с Автобиографией, Лео пришел в раздражение. В письме к Мейбл Викс он написал: «На днях я прочел автобиографию Гертруды и подумал, она хорошо сохраняет на всем протяжении тон забавной болтовни, достигая временами уровня довольно приятной комедии. Но, боже, что она за лгунья!» Далее Лео перечисляет хронологические несовпадения, заключив: «Практически все сказанное о наших делах до 1911 года, неверно — как фактически, так и по сути, но одна из ее коренных проблем, о которой, я полагаю, ты кое-что знаешь, сделала необходимым практически исключить меня [из Автобиографии]». Последняя фраза и содержит ключ к резко негативной реакции Лео на выход Автобиографии. В другом письме сквозит явное неудовольствие по поводу отсутствия в книге признания его роли в открытии постимпрессионистов и кубизма. Сравнивая себя и Гертруду, он приходит к малоприятному для сестры выводу:
Гертруда и я полная противоположность. Она в основе своей глупа, а я — интеллектуал. Но некое громадное самолюбование и частично самоуверенность помогли ей построить на этом фундаменте нечто продуктивное. Я же из-за отягчающих и опустошающих последствий ужасного невроза ничего существенного не смог извлечь из своего интеллекта; он проявлялся только фрагментарно и в виде искаженных элементов.
