— За мной, пожалуй, было только последнее слово, — сказал гвардии капитан К. С. Усенко подошедшему Ремизову. — Основные удары отбили штурман Давыдов и стрелок-радист Костромцов.
...В районе цели дул сильный ветер. Нестройными рядами катились волны с белыми гребешками. Давыдов еще раз проверил расчеты, внес поправку в курс и вывел труппу в намеченную точку. Пестрая поверхность моря затрудняла поиск кораблей, но мастерство выручило штурмана. Сначала он заметил белые буруны на поверхности моря, а затем нашел и сами корабли. Почуяв опасность, караван резко повернул к берегу, рассчитывая на помощь береговых зениток. Но фашисты опоздали с маневром: пикировщики уже шли в атаку. Бомбы, сброшенные Давыдовым, угодили в тральщик, и тот сразу же загорелся. Звено Юрия Косенко прямыми попаданиями подожгло транспорт.
В это время в районе цели появилось около десяти "фокке-вульфов". Наши истребители прикрытия вступили с ними в бой. И все же пара "фоккеров" прорвалась к бомбардировщикам. Она ринулась на машину Усенко. Однако Давыдов был начеку. Поймав одного из фашистов в прицел, он выждал, пока тот приблизится, и ударил по нему короткими пулеметными очередями. "Фокке-вульф" резко взмыл, затем свалился на крыло и перешел в беспорядочное падение.
Атаку второго гитлеровца, заходившего сзади снизу, отбил флагманский стрелок-радист В. М. Костромцов. Тем не менее машина Усенко получила серьезные повреждения: был разбит руль поворота и выведен из строя один мотор. Самолет начало разворачивать. Но и с помощью поврежденных рулей умелый летчик удержал машину в горизонтальном полете. Педаль с огромной силой давила ему на ногу, штурвал вырывался из рук.
Фашист, выбитый из задней полусферы, решил повторить атаку. Костромцов скомандовал: "Маневр!" Комэск Усенко понимал, что с такими повреждениями на его машине маневрировать опасно. Но оставаться в прицеле "фокке-вульфа" еще больший риск. И летчик моментально отжал штурвал. Самолет клюнул носом. Гитлеровец промахнулся, выскочил вперед и сам попал под огонь наших "яков". Одна из очередей оказалась для него роковой. "Фокке-вульф" задымил, затем со снижением ушел в сторону.
А до родного берега оставалось еще больше двадцати минут лета. Двадцать минут полного напряжения моральных и физических сил. Летчик готов был к такому испытанию. Выдержит ли мотор? Усенко утяжелил винт неработающего двигателя, прикрыл жалюзи радиатора, прибавил обороты второму мотору и во главе группы веял курс к аэродрому. Благодаря крепкой воле и высокому летному мастерству он сумел дотянуть до посадочной полосы.
Теперь гвардии капитан Усенко стоял рядом с покалеченной машиной и спокойно рассказывал начальнику разведки полка о проведенном воздушном бое. Ремизов записывал, чтобы потом составить боевое донесение.
Каждый полет сопряжен с опасностями. И никто не может предугадать, где они его ожидают. Но умелый летчик быстрее найдет выход из создавшегося положения, лучше и с меньшими потерями сумеет преодолеть встретившееся препятствие. В критические моменты боя профессиональная выучка, смекалка и точный расчет имеют для него особенно большое значение.
На командном пункте полка офицеры штаба анализировали результаты боевого вылета. На столе лежали доставленные из фотолаборатории контрольные снимки.
— Вот прямое попадание в транспорт, — сказал Ремизов, положив перед начальником штаба еще мокрый снимок. — Здесь упали бомбы Косенко.
— Почему Косенко? — спросил Смирнов.
— Взрыв произошел на несколько секунд позже, чем упали бомбы ведущего, — пояснил Ремизов. — А вторым пикировал Косенко.
— Молодец Юра, — похвалил летчика начальник штаба. — Достойно отметил свой восьмидесятый. Будем представлять его к званию Героя.
— А вот этот тральщик потопил Усенко, — представил Ремизов новый фотодокумент.
В общем результаты боевого вылета оказались неплохими: потоплены транспорт и тральщик, в воздушном бою сбито два вражеских истребителя. Но мы тоже понесли потери. Погиб экипаж Красикова, несколько "Петляковых" получили серьезные повреждения.
Как потом выяснилось, с экипажем Красикова произошло следующее. На маршруте к цели летчик передал по радио: "Трясет правый мотор, возвращаюсь". Оп развернулся и направил пикировщик на вражеский остров Большой Тютерс, лежавший на пути. Штурман Доценко сбросил бомбы на артиллерийские батареи противника и выдал Красикову курс на аэродром. Но одна двухсотпятидесятикилограммовая бомба каким-то образом зависла на самолете, о чем ни летчик, ни штурман, ни стрелок-радист не знали. Красиков дотянул аварийную машину до аэродрома и хорошо посадил ее на три точки. Но в момент приземления зависшая бомба сорвалась и сработала.
Через день мы хоронили погибших друзей. Над их могилами прозвучали залпы прощального салюта. Три холмика выросли на окраине аэродрома. А поверх свежей земли легли живые цветы — символ постоянного торжества жизни над смертью.
Тяжело было на душе. Одна мысль не выходила из головы: скорее в небо, скорее в бой. Сделать то, чего не успели совершить для победы безвременно ушедшие от нас друзья.
Разрешение на вылет должен был дать проверяющий. А Юрий Косенко ходил мрачный и нелюдимый. Только однажды он посмотрел на меня вроде бы потеплевшим взглядом. Я не преминул воспользоваться просветом в его настроении и полушутя спросил:
— Товарищ командир, может, все-таки слетаем на проверку? До темноты вполне успеем.
— Сегодня?.. — замялся он.
— Ты же еще вчера обещал, — осмелев, добавил я. — И комэск разрешил.
— Ну хорошо. Возьми парашюты и — на двухштурвалку. Я сейчас...
Потом, уже садясь в инструкторскую кабину, Косенко спросил:
— Сколько не летал?
— Четыре месяца.
— Ну давай.
И вот мы в воздухе. Меня охватило приятное ощущение легкости во всем теле. Глянул вниз. Подо мной — знакомая извилина береговой черты, окутанный дымкой Ленинград, величественный Кронштадт.
Невольно вспомнился первый самостоятельный полет на У-2. Это было три года тому назад, в Ейске. Инструктор К. Казаковский после провозного полета вылез из передней кабины, поставил туда мешок с песком и, спрыгнув с плоскости, сказал так же, как сейчас Косенко:
— Ну давай.
Стартер последний раз взмахнул флажком, и самолет быстро помчался по взлетно-посадочной полосе. Потом, удаляясь, земля замедлила свой бег — я поднимался в небо. Долго ждал я этой минуты! Дух захватывало. Поток воздуха, казалось, пронизывал меня насквозь. Первый разворот... Самолет легко повинуется мне — лети куда хочешь. Спасибо Казаковскому, первому моему инструктору, давшему мне путевку в небо. Много потом было полетов, тяжелых и легких, приятных и досадных, но первый, самостоятельный, запомнился на всю жизнь...
