— Спроси его, как это так — в Чили, а фамилия еврейская? И похож на еврея.
Оказалось, что в Сантьяго довольно большая еврейская колония: они иммигрировали туда из Югославии во время двух мировых войн. За годы в новом окружении они приспособились к жизни в Чили, как только евреи умеют приспосабливаться в любой стране. Теперь их язык был испанский, хотя они сохранили традиции, построили синагоги.
Нас провели через выход для особо важных персон. Подбежавший шофер хотел выхватить у меня из рук чемодан Гавриила со слайдами, но Илизаров строго сказал:
— Никому не отдавай! Черт их знает, этих чилийцев, — украдут еще. А здесь вся моя жизнь.
Южноамериканское лето в ноябре было в разгаре, стояла чудесная, не очень жаркая погода. Северная часть Чили, где находится Сантьяго, славится прекрасным климатом. Весь поперечник страны от Тихого океана и до высоких гор Анд — меньше ста километров. В один день можно проснуться в городе, через полчаса езды на машине выкупаться в океане, а еще через час-полтора езды на машине в горы покататься на лыжах. Зато в южной части страны холодно, она граничит с Антарктидой. Туда ходят корабли с туристами, и люди наблюдают за жизнью пингвинов.
— Если захотите, мы организуем для вас такое путешествие, — предложил нам Либман.
Что касается деловой части поездки, он сказал, что на конференции будут работать два синхронных переводчика: с русского и с английского.
— В Чили раньше было много людей, которые учились в России. Большинство из них, коммунисты, не уцелели при Пиночете. Но мы все же нашли для профессора женщину, знающую русский.
— Спроси его, как им нравится Пиночет? — сказал Гавриил.
— Он восстановил экономику страны, — спокойно ответил Либман. — Когда к власти пришел Альенде и началась дружба с Россией, все в стране покатилось вниз. У меня даже хотели отнять мой госпиталь.
Гавриил прокомментировал:
— И у нас все катится вниз… Только ты ему это не переводи.
Новая современная гостиница стояла на горе: с одной стороны был вид на город, с другой — на синие горы над нами. Но Гавриилу не понравились номера, в которых нас поселили.
— Разве это комнаты? Мне в комнату нужны два проектора для репетиции показа слайдов. А в такой комнате я не смогу проецировать их на стену. Я требую, чтобы нам дали большие комнаты.
После небольшой заминки нам дали по люксу на верхнем этаже, с отдельным баром. Только мы устроились, как явилась молодая переводчица Чилита:
— Здравствуйте, — сказала она по-русски с легким акцентом. — Ой, как я рада, что получила возможность снова говорить по-русски!
Чилита была коротенькая и некрасивая, но ее большие темные глаза сверкали искрами. Она рассказала, что три года училась в Москве и что ей там очень нравилось:
— У меня было много друзей среди русских. Русские все — такие дружелюбные! Я по ним очень скучаю. После переворота меня отозвали обратно, даже на целый год посадили в тюрьму. Это неприятно вспоминать. Но я не была коммунисткой, и меня выпустили. Я долго не могла найти работу, теперь работаю. Но, к сожалению, мой русский язык тут никому не нужен: теперь никто из Советского Союза сюда не приезжает. Когда я узнала, что к нам приедет знаменитый русский хирург, я ужасно обрадовалась. Вы первые люди из России, кого я вижу за пятнадцать лет.
Как только она ушла, договорившись с нами встретиться за ланчем, Гавриил заторопил меня:
— Давай, закладывай слайды в карусели, проверим, как они смотрятся.
— Слушай, надо сперва отдохнуть с дороги.
— Некогда отдыхать, сначала надо дело сделать.
В работе он был неутомим, неумолим и даже деспотичен — пришлось подчиниться. Но вскоре в дверь опять постучали — явился единственный советский корреспондент в Сантьяго, пожилой и грустный. Он пришел познакомиться с Илизаровым и, как и Чилита, сказал:
— Вы, профессор, первый советский гражданин, кого я вижу здесь.
Попрощавшись с ним, мы опять занялись слайдами. Поразительно было, как придирчиво и дотошно Гавриил рассматривал их, наверное, сотый раз в жизни. Он выбирал один какой-нибудь слайд и говорил:
— А ну-ка, отбрось его на стенку.
Я включал проектор, Гавриил долго молча смотрел на картинку на стене. Какие-то мысли роились в его голове; может, ему являлась новая идея? Пока он думал о чем-то своем, я думал о том, как бы вздремнуть хотя бы на четверть часа. Но пора уже было ехать в ресторан на званый ужин, а я все не мог оторвать его от слайдов:
— Сейчас, сейчас, давай посмотрим еще один…
За обедом все хотели разговаривать с Гавриилом, и мне приходилось переводить, почти не закрывая рта. Чилийцы расхваливали свое вино, рассказывали, что лучшие виноградные лозы Франции были тайком вывезены в Чили, когда в 1940 году во Францию вошли немцы, — чтобы лозы не достались завоевателям. Они прижились в Чили, поэтому здешнее вино не хуже французского. Нас наперебой уговаривали:
— Попробуйте вот это… а теперь вот это…
Вино было в самом деле замечательное. От него, от усталости и от интенсивности общения я чувствовал головокружение. А они все говорили, а я все переводил и переводил. Стали заказывать десерт:
— Что хочет профессор?
— А что есть? — спросил профессор.
Последовало длинное перечисление блюд и напитков.
— Нет, я хочу только мороженое, — сказал Гавриил.
Хозяева отдали заказ официанту, и вскоре всем нам принесли кому кофе, кому сладкое. Мороженое все не несли. Гавриил спрашивал:
— Где же мое мороженое?
— Сейчас, сейчас будет.
Через несколько минут опять, нетерпеливо:
— Спроси их: где мороженое?
— Сейчас, сейчас будет…
Наконец в конце зала показалась кавалькада из трех официантов, которые катили к нам два металлических столика на колесах.
— Владимир, скажите профессору, что ему везут мороженое.
— Гавриил, тебе везут мороженое.
— Мне? Зачем так много?! Я заказал только одну порцию!
Подкатив столики, официанты стали на виду у Гавриила ловко и живописно манипулировать: зажгли для чего-то спиртовку, что-то на ней согревали, вкладывали и перекладывали из одной емкости в другую. Гавриил смотрел на все эти манипуляции с нетерпением:
— Что это они делают?
— Профессор спрашивает, что они делают?
— Готовят мороженое для профессора, особый сорт.
— Это — мороженое? — Гавриил задал вопрос с таким простодушным удивлением, что я рассмеялся.
— Чего ты смеешься?!
Но я не мог ему ответить, не мог остановиться, на меня напал какой-то безудержный приступ хохота.
— Что с тобой?!
