А накануне бесславно погиб майор Гончаров. Командир дивизии, которой придан наш полк, сам наблюдал за боем и сделал нашему командиру полка настоящий разнос за безынициативность и отсутствие общего руководства действиями полка на поле боя. И Гончаров, как был, в неподпоясанном комбинезоне, неуклюже переваливаясь и похожий от этого на медведя, потрусил к машинам, которые маневрировали под артогнем за хутором. Тут начался интенсивный минометный обстрел, и майору так и не суждено было добежать до своей машины. В полку облегченно вздохнули, должно быть, все, даже начфин, как-то, еще при жизни майора, проговорившийся, что никто из офицеров не допекал его так скрупулезной, придирчивой проверкой всех граф денежной ведомости, как это делал Гончаров, получая свою зарплату...
Потери, потери...
Населенный пункт Огульцы. Здесь мне стало известно, что во время бомбежек под станцией Черемушная тяжело ранен в обе ноги мой замковый Бакаев и получил тяжелое ранение Сулимов, с которым последний раз мы виделись вечером 13-го числа.
В экипаже командирского КВ убиты лейтенант Арсланов и мой бывший заряжающий Лапкин... Какие ребята! Похоже, что из всего моего экипажа уцелел пока один я.
Помпотех нашей батареи, оставшись не у дел (машин в полку мало, а помпотехов хоть отбавляй), принял должность начпрода, чтобы не быть отчисленным из части. Механиков-водителей это возмущает, и между собой мы называем его «предателем» (своего рода войск).
Узнав, где находятся убитые товарищи, втроем с водителем арслановского КВ и Афанасием Шостаком идем проститься. Лапкин и Арсланов, накрытые с головою одной шинелью, лежали во дворе старенькой низкой хатки, под копною сена, в тени. Своего заряжающего узнаю по длинным ногам в больших сапогах, Арсланова – по синим диагоналевым брюкам. Поднимать шинель было страшновато... Наконец водитель погибшего Арсланова, вздохнув, наклонился и осторожно отвернул шинель. Мы обнажили головы. Лица убитых – суровое и невозмутимое Лапкина и напряженное, с тонкими чертами, красивое Арсланова – почти не изменились. Казалось, что танкисты смертельно устали и крепко спят.
Спите... спите, друзья... Вас ничто уж теперь не разбудит: ни команда «вперед!», ни бомбежка, ни выстрелы пушек в упор, ни призывные звуки трехрядной гармони на короткой стоянке в селе или прямо средь степи широкой... Мы сегодня и сами не знаем, что нас ожидает наутро, но в одном мы уверены твердо: всю фашистскую гнусь изведем. Пусть не мы – так другие дойдут до Победы. И в лучах упоительно мирного солнца засияют над миром святые бойцов имена... Их в сердца благодарные люди навечно запишут. Спите... спите, друзья!
Вы свое уже слово сказали – на рассвете соратники ваши продолжат ваш трудный поход.
Теплый ветерок перебирает волосы на головах стоящих рядом со мною товарищей-водителей, губы их беззвучно шевелятся. Думают, наверное, о том же, прощаясь – каждый по-своему – с павшими, что лежат перед нами плечо к плечу, словно два родных брата, – двое крепких, в полном расцвете сил мужчин, сибиряк-русский и татарин из Заволжья... А на завалинке хаты сидит сивобородый дед украинец с прокуренными, пожелтевшими от табачного дыма, висячими запорожскими усами. Неторопливо посасывая люльку, всхрапывающую при каждой затяжке, старик сочувственно поглядывает в нашу сторону выцветшими от времени, словно потускневшими глазами в венчиках глубоких морщин и бормочет про себя:
– Рано... рано видкозакувалы хлопци... Эт!
Афанасий первый прерывает молчание:
– Надо проверить, не осталось ли на ребятах каких документов.
В нагрудном кармане гимнастерки командира танка он находит командирскую книжку. По очереди бережно держим ее в руках. Оказывается, лейтенант Арсланов незадолго до войны окончил Смоленское артучилище. Значит, несколько лет жил в моем городе. Как часто на войне узнаешь что-либо о человеке слишком поздно...
Всем очень захотелось курить, но табаку, как это случается иногда во время наступления, ни у кого из нас не нашлось ни крошки, и Афанасий Игнатьевич дипломатически обратился на родном языке к хозяину насчет тютюну.
– Нэ потягнэтэ, сынки, – покачав седой головой, ласково проговорил дед и протянул Шостаку кисет.
Мы свернули «жадные» цигарки из листового самосада ядовито-зеленого цвета, прикурили. На всякий случай делаю легкую затяжку, но, сразу задохнувшись, начинаю ловить воздух широко разинутым ртом. У водителя с машины Арсланова тоже перехватило дыхание, и он разражается сильным сухим кашлем, утирая рукавом комбинезона выступившие слезы. Самый старший из нас и, следовательно, наиболее прокуренный, Шостак сумел затянуться раза два-три, после чего сокрушенно покрутил головою и с трудом выдавил из себя:
– Н-ну-хх!
А дед, как ни в чем не бывало продолжая посапывать трубкой и пряча лукаво усмехающиеся глаза под кустиками белых бровей, дружелюбно заметил:
– Я же сказав!
Помолчав немного, он добавил:
– Теперь такого тютюну не курят: дуже крепок. Вот если бы вы так же крепко били германца с самого начала, то не было бы на земле нашей такого лиха, не пришлось бы нам добрых хлопцев, – дедова трубка, зажатая в высохшей, с синеватыми жилками, руке, показала чубуком за наши спины, – хоронить лишних два года и не убивались бы с горя их матери, жинки да малые дети.
Оправдываться мы не посмели, и, попрощавшись со стариком, тихо, будто виноватые в чем, вышли гуськом со двора.
– Вот так попотчевал, старый! – грустно усмехнулся Шостак, только непонятно было, что именно имел он в виду.
Возвращаясь к машинам, мы с Шостаком узнали подробности гибели Арсланова и Лапкина. Местность под станицей сильно пересеченная, волнообразно повышается в сторону противника и удобна для противотанковой обороны, так как овраги тянутся параллельно линии фронта. Что ни балка, то новый рубеж и – новая задержка. Этим пользовалась неприятельская авиация, действовавшая на нашем участке очень активно.
Стоя на скате одной из возвышенностей, над оврагом, машины ожидали боеприпасов. Сперва прибыл «Студебеккер» со снарядами для КВ. Ящики с него быстро поснимали на землю, и он укатил, а танкисты принялись бегом носить снаряды к машинам (механикам-водителям было приказано не покидать своих мест). В самый разгар работы подъехал второй грузовик со 152-миллиметровыми для самоходок и остановился на склоне пониже командирского КВ. И в этот момент неожиданно из-за гребня выскочили «Юнкерсы». Началась штурмовка. Лапкин и Арсланов опустили свою тяжелую ношу на землю и заползли под днище танка. Может быть, все и обошлось бы, но одна из бомб угодила прямо в кузов грузовика, к разгрузке которого даже не успели приступить. Раздался сильнейший взрыв, и воздушной волной убило – без единой царапины – обоих танкистов. А шофер со «Студебеккера» каким-то чудом остался жив: он выпрыгнул за пару секунд до взрыва из кабины и покатился вниз по склону оврага.
