Дальше опять цинк без конца. Наконец, это становится скучным даже нашим обоим смотрителям. Мы уже очень хорошо знаем 2 солдат. У нас они называются "Тедди" и «Косошлёп». Сегодня они не были очень строги, произнесли дважды прекрасное немецкое слово «Пауза!». При этом Косошлёп рискнул станцевать даже с одной из наших девушек, а мы хлопали в такт. Около 17 часов они внезапно исчезли. Конец рабочего дня для них, но, к сожалению, не для нас. Сразу стало зловеще тихо на участке. Никакого призыва наблюдателей, никакой болтовни, никаких стенаний, совсем ничего больше. Только шуршание наших ног, и иногда тонкий призыв: «Внимание!», если одна из женщин задремала. И тогда, естественно, снова и снова вопрос сколько времени.
Из подвала, где весь день стояли другие женщины, выдавалось сообщение, что там еще необозримые массы слитков цинка. Около 19 часов появился слух, что теперь конец рабочего дня, это оказалось ошибкой. Опять, цинк, цинк... Наконец, около 20 часов появился русский и махнул нам в столовую. Мы схватили жирный суп и вниз рысью. Я валилась с ног, мои руки были темно-серые. Долго лежала, позволяла вдове баловать меня чаем с пирогом.
С вчерашнего дня у нас есть снова электрический ток, прошло время свеч, прошли стуки в дверь, прошла тишина. Радио ловило Берлинскую радиостанцию. Оно большей частью сообщает про отрытые захоронения, кровавый запах, трупы и жестокости. В больших лагерях на востоке миллионы человек были сожжены, большей частью евреев. Из пепла делали минеральные удобрения. И что самое замечательное: все это отмечалось аккуратно в толстых книгах, бухгалтерский учет смерти. Мы – народ любящий порядок. Поздним вечером передавали Бетховена, и вместе с ним выступили слезы. Выключила. Не могу это выносить.
Понедельник, 28 мая 1945 года.
Снова в прачечную. Сегодня наши Иваны были особенно бодры. Они щипали и мяли нас и повторяли немецкую фразочку: «Шпик, яйца, спать в дом», причем они для лучшей понятности клали под голову сложенные ладони.
Шпик, яйца, мы могли бы их употреблять. Предложение было деликатесное. Насилие в светлый день на открытой территории, при такой большой человеческой толкотне, не могло быть возможным. Всюду предприятие, парни нигде не нашли бы тихий угол. Поэтому «спать в дом» - они хотели бы найти послушную, нуждающуюся в шпике девочку. Определенно их имеется достаточно среди нас здесь на фабрике, все же, страх удерживает.
Снова мы мыли рубашки, рубашки и носовые платки. Один оказался покрывалом для стола - маленький, обрамленный красным прямоугольник с вышитой вышивкой крестом надписью «доброго сна». Впервые я мыла вещи чужих людей. Отвращение к враждебным соплям? Да, больше к кальсонами, я должна была пересилить ком в горле.
Мои сопрачки, очевидно, ничего не чувствовали, они мыли спокойно. Теперь я уже очень хорошо знаю обоих. Свои любовная беды рассказала в полголоса маленькая Герти, 19 лет, нежно и задумчиво. Про друга, который покинул ее, про другого, который погиб... Я спросила про последние дни апреля. Наконец, она признался с опущенными ресницами, что 3 русских унесли ее из подвала и овладели - по очереди, бросив на диван в чужой квартире на нижнем этаже. Эти молодые парни оказались после выполненного этого действия остряками. Они раскрыли чужой кухонный шкаф, и нашли там только джем и суррогат кофе. Они черпали ложкой джем со смехом на волосы маленькой Герти, тогда они щедро разбрасывались им и суррогатом кофе.
Я пристально смотрела на малышку, когда она рассказывала эту историю, уткнувшись стиральную доску от стыда; я пыталась представить себе эту картину, такую историю нарочно не придумаешь.
Вокруг нас весь день призывы: "Давай, быстрее, работай, скорее! Женщина сюда, быстрее! У них всегда все срочно. Вероятно, они скоро убегут.
Проблемой для нас прачек является уборная. Мы используем ужасное место, едва ли прикрытое. В первый день мы пробовали ходить с водой для помывки. Но трубы закрыты. Плохо, что при этом русские подкарауливают нас. Мы делаем это теперь таким образом, мы ставим 2 человека охраны, если третья должна посещать место: охрана в каждом конце. Мы всегда берем с собой мыло и щетки, так как потом обязательно что-нибудь исчезает.
О полудне мы сидели на наших опрокинутых ящиках на солнце, ели жирный суп и дремали. Потом опять стирка. Сильно вспотевшие мы ушли около 19 часов домой. Снова мы смогли тайком улизнуть через маленькую боковую калитку.
Дома приятное белье, свежая одежда, тихий вечер. Я должна подумать. Мы подавлены. Мы ждем сердечного слово, с которым бы обратились к нам и нам и вернули назад к жизни. Наши сердца опустошены, умирают от голода, им не хватает того что католическая церковь называет «духовной пищей». Я, пожалуй, хотела бы, если получится, в следующее воскресенье посетить богослужение, хотела бы посмотреть, находят ли люди там пищу для душ. Наш брат, который не принадлежит к церкви, мучается во мраке в одиночестве. Будущее лежит свинцом на нас. Я противлюсь этому, пытаюсь смотреть на вещи шире. К чему? Зачем? Что надо мне? Так безнадежно в одиночестве.
Вторник, 29 мая 1945 года.
Снова день стирки, долго и жарко. На этот раз прямо-таки шел град брюк и рубашек. Одна рубашка исчезала с веревки, по-видимому, особенно хорошая, собственность офицера. Никто, даже обокраденный, не приходил к мысли, что один из нас мог это сделать. Был только крик; заметно, что они воспринимали кражу как явление природы. Воровское лежит глубоко в них. С того времени как я там, там крали и обокрадывали, прежде всего: сумочки, портфели, пальто, перчатки, будильник, висевшие на сушке чулки. У меня тоже было дело в офисе в России, с 3 служащими, украли маленькие ножницы. Вор был один из 3 присутствующих - приветливых, учтивых служащих бюро. Я не решалась сказать и слова о краже, рылась в письменном столе, в то время как 3 непринужденно дальше работали в офисе. Кто бы это мог быть, я не знаю до сегодняшнего дня. Я знаю только, что обычному русскому таких ножниц было бы не купить. Ноги воровства растут из бедности, это приходит теперь и к нам. Но у русских - очень особенный, чистосердечный и естественный при этом вид. Так случилось, что поделать?
Весь день парни снова приставали с их ассортиментом: «Шпик, яйца, спать в дом». Один не отступал от меня, тайком показывал мне немецкую банкноту в двадцать марок, обещал еще вторые двадцать, если я разок быстро с ним там в этом в бараке... Он предлагал то же самое раньше уже маленькой Герти.
Сегодня русская мыла с нами, жена или подруга капитана, полногрудая блондинка. Она мыла художественные шелковые мужские сорочки и пела при этом немецкий шлягер, который у нее есть, пожалуй, на диске граммофона. Герти и моя другая сопрачка, обе присоединились с чистыми голосами. Русская улыбалась нам. Это создавало приветливую атмосферу.
