Уральский историк В.И. Байдин, разделяющий эту точку зрения, недавно попытался ее конкретизировать и доказать. По его мнению, Акинфий Никитич посетил Колывано-Воскресенский завод в июле 1731 года, повторно в начале лета 1732-го и, наконец, осенью 1734-го[373]. О поездке 1732 года упомянул В.И. Рожков: по его утверждению, Акинфий сопровождал В. Райзера. В.И. Байдин немало потрудился, подбирая доказательства этих предположений. Аргументов много, и они интересны, но у них общий недостаток — все они косвенные. Так что, не отвергая возможности таких поездок в принципе, не потерял смысла поиск ответа на вопрос: благодаря каким качествам Акинфию удалось поднять алтайскую металлургию дистанционно!
Отвечая на него, отметим прежде всего, что помимо хороших природных данных (при отце, одаренном прекрасной памятью, наверное, и сын забывчивостью не страдал) Акинфий обладал блестящими способностями управленца. Он умел находить и выращивать сотрудников, не боялся делегировать другим значительную часть своих прав, умел контролировать тех, кто ими распоряжался. Это отчетливо видно из его писем, посылавшихся на Алтай. В качестве примера обратимся к нескольким, адресованным в Колывано-Воскресенскую заводскую контору. Они относятся к чуть более позднему времени, но в следующей главе поговорить на эту тему повода не будет.
Вот «ордер» Демидова от 17 июля 1732 года. Тема — условия, на которых с Колыванского завода можно отпустить несколько лет служившего на нем у прихода и расхода денежной казны Никифора Семенова (на этой примечательной личности мы еще остановимся). Хозяин не разрешает отпустить его «сюда» (вероятно, в Невьянск) прежде, как он будет на месте тщательно сочтен «со всякою [с]праведливостию и свидетельством», и объясняет, почему этого нельзя сделать позже, по его прибытии. Акинфий сообщает, как должны быть оформлены результаты сверки, какие документы и куда надо направить. Вместе с тем ощущения забюрократизированности от описания процедуры не возникает — возникает же ощущение рационально поставленного делопроизводства, материальной основы учета и контроля[374].
Цитированное письмо показывает, как Демидов работал с персоналом. Следующее, отправленное полгода спустя (4 января 1733 года), демонстрирует, насколько легко он воспринимал цифровые показатели производства (следовательно, и технологию, которую они отражали, тоже хорошо знал). В этом письме он анализирует присланные к нему с завода две ведомости о плавке руд и очистке меди. Одну он находит вполне правдоподобной (цифры в ней друг другу не противоречат), а вот вторая вызывает у него недоумение. «И мы того, — пишет он, — заподлинно истолковать не могли» и поясняет: «…не слыхано такой угар — слишком десять частей у вас показано в угаре». К тому же данные ведомостей плохо согласуются между собой. Свои недоумения Акинфий подкрепляет ссылкой на хорошо известное и, несомненно, авторитетное на Колывано-Воскресенском заводе лицо: «Вышеозначенной вашей ведомости о плавке меди подивился здесь и господин Клеопин». Имеются указания чисто технологического характера: «К тому ж веема нам невразумително о показанном вами порштейне, что он выжигаетца. А когда вам противно ево на дровах жечь, тоб надлежало ево с рудою в плавку употреблять для доброго дела и плавки крепких руд, а на гермахерских горнах отнюдь ево с медью не очищать». Здесь же фрагмент, показывающий, что Акинфий вполне определился со схемой территориального разделения восстановительной плавки и последующей очистки меди: «И впредь вам медь, кроме своей вам нужды, не очищать, а по прежнему нашему к вам писму отпущать черную медь в Невьянския наши заводы».
Несмотря на невразумительность отчетности, получаемой от облеченных доверием лиц, тон его письма к ним можно считать в общем спокойным и деловым. Ругани и грубого запугивания он избегает, эмоциональных выражений — тоже. Но отношения к промашкам и лицам, повинным в них, не скрывает: «Да пишут к нам с Невьянского заводу, что в отпущеной от вас меди является великой недовес. А об оном недовесе и напред сего многократно к вам писано, уже не знаю, как мне к вам, деревянным, будет и писать. А Алхимов за то от нас и наказан будет»[375]. Эпитет «деревянные» выглядит весьма деликатным на фоне богатого бранными фразеологизмами («цыц и перецыц», «как лягушек раздавлю») эпистолярного наследия другого заводчика, племянника Акинфия дворянина Никиты Никитича Демидова, — наследия, образец которого мы еще приведем.
Итак, Акинфий далеко, но он постоянно на связи, постоянно в курсе дел. Вот только информация запаздывает: последнее из цитированных его писем добирается из Невьянска на Алтай два с половиной месяца.
Глава 5.
ПОСЛЕ СМЕРТИ НИКИТЫ ПЕРВОГО: МЛАДШИЕ НИКИТИЧИ
Комиссар Демидов умер, когда второй его сын Григорий заканчивал восстановление пострадавшего от пожара Верхотулицкого завода. Домна на нем была задута 20 декабря того же 1725 года[376], до истечения печальных сорока дней после кончины отца, в свое время помогшего Григорию обосноваться на этом месте. После пуска домны восстановительные работы здесь некоторое время еще продолжались, но вскоре производство вошло в обычный для него ритм. Хозяином единственного завода Григорий оставался до конца отведенных ему судьбой коротких дней. Завершить прерванное строительство Сементиновского завода он так и не успел.
Деятельность Григория-коммерсанта не исчерпывалась промышленным предпринимательством. Свои пока еще довольно скромные капиталы он продолжал приращивать и посредством мелкого кредитования. Деньги под проценты продолжал ссужать и другой тульский Демидов, его брат Никита Никитич.
Присматриваясь к личности Григория, скоро убеждаемся, что из поколения сыновей он, пожалуй, самый… — как бы это сказать… — неинтересный, тусклый. Ведет себя исключительно как частное лицо. Не лезет не только ко двору, но и в контакты с Берг-коллегией, кроме вынужденных (указ — исполнение), не вступает. Образ его жизни, окружение, занятия — абсолютно те же, какие были в додворянский период жизни. Рожденный тульским оружейником, он тульским оружейником до конца и остался, не считая того, что лично производством оружия заниматься перестал, а в 1726 году еще и сбросил оковы зависимости от Оружейной канцелярии.
Григорий не только не интересен, он еще и малосимпатичен. В поведении груб, временами груб до дикости. Проиллюстрируем утверждение рассказом об одном происшествии, случившемся, обратим на это внимание, в год пожалования братьям дворянства.
