Василий Головнин - Записки капитана флота

Первыми двумя из них Теске немного занимался, но последнюю читал от начала до конца, причем мы принуждены были делать наши замечания и опровержения почти на каждой странице, потому что Россия тут описывается во времена ее невежества, и хотя заключающиеся в сей книге описания большею частью справедливы, но они относятся к нашим прапрадедам, а не к нам. Японцы же, судя по собственной привязанности к своим старинным законам и обычаям, не хотели нам верить, чтобы целый народ в короткое время мог так много перемениться.

Любопытство японцев понудило их также коснуться и до веры нашей. Теске просил нас именем губернатора, чтобы мы сообщили ему правила нашей религии и на чем оная основывается. А причину, почему губернатор желает иметь о ней понятие, объявил он следующую: губернаторы порта Нагасаки, куда приходят голландцы, имеют надлежащее сведение о их вере; и если здешний губернатор возвратится в столицу и не будет в состоянии ничего сказать там об нашей, то ему в сем случае будет стыдно. Мы охотно согласились для собственной своей пользы изъяснить им нравственные обязанности, которым учит христианская религия, как то: десять заповедей и евангельское учение, но японцы не того хотели. Они нам сказали, что это учение есть не у одних христиан, а у всех народов, которые имеют доброе сердце[47], и что оно было от века и им давно уже известно. Но любопытство их более состояло в том, чтобы узнать значение обрядов богослужения.

Японцы, жившие долгое время в России, очень часто ходили в наши церкви, заметили и описали все действия, совершаемые при служении литургии. Теперь им хотелось знать, что какое действие значит, зачем священник несколько раз отворяет и затворяет двери, выносит сосуды, что в них хранится и прочее. Но это был предмет, к которому мы никак приступить не могли с таким ограниченным способом сообщать друг другу свои мысли, как мы с японцами имели, и потому сказали им, что для объяснения таинств веры нужно было бы или нам хорошо знать японский язык, или им уметь говорить хорошо по-русски. Но как и в том и в другом у нас великий недостаток, то и не можем мы коснуться столь важного предмета, дабы по незнанию языка не заставить их понять нашего изъяснения в другом смысле и не произвести в них смеха вместо должного почитания к святыне. Но японцы не такой народ, чтобы скоро согласились отстать от своего намерения: несколько раз принимались они разведывать у нас о богослужении, упрашивая изъяснить им хотя немного чего-нибудь. Напоследок мы сказали им решительно, что никогда не согласимся говорить с ними о сем предмете, пока не будем в состоянии совершенно понимать друг друга.

Алексей также был не без работы: у него отбирали японцы сведения о Курильских островах и заставляли его иногда чертить планы оных. Алексей, не отговариваясь, марал бумагу как умел, а для японского депо карт все годилось.

Они говорили, что в Японии есть закон: всех иностранцев, к ним попадающихся, расспрашивать обо всем, что им на ум придет, и все, что бы они ни говорили, записывать и хранить, потому что по сравнении таких сведений можно легко отделить истинное от ложного, и они со временем пригодятся.

Между тем на вопросы наши о новостях из столицы касательно нашего дела переводчики по большей части говорили, что ничего еще не известно, а иногда уверяли, что дела там идут хорошо и есть причина ожидать весьма счастливого конца. В январе сказали нам переводчики за тайну, сначала Теске, а потом Кумаджеро, что есть повеление перевести нас в дом и содержать лучше и что приказание сие губернатор намерен исполнить в японский новый год[48]. О сем некоторые из наших караульных нам прежде еще потихоньку сказывали, но как они часто обещали нам разные милости, которые не сбывались, то мы и не верили им, полагая, что они с намерением в утешение наше обманывают нас. Но переводчикам мы поверили и обрадовались не дому, а тому, что показывается надежда возвратиться в отечество, почему стали с большим нетерпением ожидать февраля месяца.

Губернатору вздумалось к новому году сшить нам новое платье, почему прежде еще несколько раз просил он, чтобы мы сказали ему, какого цвета, из какой материи и каким покроем хотели мы иметь оное. Но мы благодарили его за такое к нам внимание, а от платья отказывались, говоря, что у нас своего платья слишком много и что в заточении оно нам не нужно. Ныне же он непременно решил подарить нам обновки, почему переводчики и взяли мундир господина Хлебникова для образца, а чрез несколько дней принесли к нам платье. Для нас троих сшили они кафтаны из тафты с такой же подкладкой на вате: мне зеленого цвета, а господам Хлебникову и Муру кофейного; матросам же серого цвета из бумажной материи также на вате, но, стараясь сшить оные на покрой нашего мундира, сделали ни то ни се, так что они сами видели несходство, смеялись и удивлялись искусству европейских портных, которым японские швецы никак подражать не могли, имея даже образец перед глазами.

Господа Мур и Хлебников носили иногда сшитые нам японцами капоты, а я всегда носил свою фризовую фуфайку и панталоны. Губернатор спрашивал меня, зачем не ношу я их платья, не потому ли, что будучи начальником, не хочу носить одинаковое платье с подчиненными своими офицерами. Я смеялся над таким замечанием и сказал ему, что мы и в России носили бы платье одного сукна и одного цвета, что он может видеть по нашим мундирам, где нет другой разности, кроме знаков, показывающих чины наши. Однако, по-видимому, он остался в тех мыслях, что догадка его справедлива, и потому ныне велел отличить меня цветом платья.

С того времени как переделали нашу тюрьму, караульные внутренней стражи были почти безотлучно у нас, сидели вместе с нами у огня, курили табак и разговаривали. Все они вообще были к нам отменно ласковы, некоторые даже приносили конфеты, хороший чай и прочее, но все это делалось потихоньку, ибо им запрещено было без позволения вышних чиновников что-либо нам давать.

Японцы сколь ни скрытны и как строго ни исполняют своих законов, но они люди, и слабости человеческие им свойственны; и между ними нашли мы таких, хотя и мало, которые не могли хранить тайны. Один из них, знавший курильский язык, рассказал нам потихоньку от своих товарищей, что два человека, бежавшие от Хвостова на остров Итуруп, убиты были тогда же курильцами, которые по отбытии судов, пришед первые к берегу и увидев сих людей пьяных, подняли их на копья. Сим, однако же, японское правительство не было довольно, и это очень вероятно, ибо умертвить их всегда было в воле японцев, но от преждевременной смерти сих двух человек японцы лишились способа получить многие нужные для них сведения, и если бы они были живы, то, открыв своевольство Хвостова поступков, давно бы уже примирили их с нами. Тогда, конечно, и мы не терпели бы такой участи; впрочем, это одни предположения. Обратимся лучше опять к настоящему.