Свадьба не состоится раньше сентября: говорить об этом с Александром я почти не имела времени: у нас были за обедом гости, днем принуждена была выйти из дома с княгиней Трубецкой, а вечером Александр ушел к себе отдыхать. Он очарован своей Наташей и видит в ней божество. В октябре располагает приехать с нею в Петербург. Александр очень рад, что ты в деревне, надеясь, что это принесет тебе большую пользу, а Михайловский воздух рассеет черные мысли. Вообрази, он совершил летом сентиментальное путешествие в Захарово; отправился туда один, лишь бы увидеть место, где провел несколько годов своего детства. Рассказывал он об имении старика Гончарова, которое можно назвать великолепным. Гончаров предоставляет своей внучке Наталье Николаевне триста душ в Нижнем, а мать – двести душ в Яропольцах. Малиновские отзываются о семействе Гончаровых как нельзя лучше, а по их словам, Наталья Николаевна – ангел. Поручаю тебе передать обо всем этом Прасковье Александровне [113] , будучи убежденной в ее участии. Не пишу ей сегодня, в надежде скоро с ней увидеться. Прощай, милая Ольга, здесь мне тебя недостает, и приеду в Михайловское тебя увидеть. Трубецкие, Талызины кланяются, а Леон, уезжая, поручил мне очень нежно тебя обнять».
«Александр приехал вчера, – прибавляет к письму бабки Сергей Львович. – Нашел он меня на Невском проспекте, когда я сидел на скамейке, близ Публичной библиотеки. Он только что выходил тогда из кареты, думая отправиться ко мне пешком. Тут стали мы обниматься, размахивать руками, разговаривать и пошли потом рука об руку к нам. Мама была очень удивлена, застав его, когда воротилась домой. Леон уехал в воскресенье, что прочтешь или уже прочла в ее письме. Дай Бог, чтобы мой старший был счастлив с любезной спутницей, которая, не сомневаюсь, постарается доставить ему жизнь, чуждую всяких огорчений, ибо этот славный малый именно создан для того, чтобы его любили. Даю ему часть моего Болдина; тут он хочет скоро ехать да хорошенько его осмотреть. Мое почтение Прасковье Александровне и всем девицам. Сердечно желаю увидеть их всех в Тригорском, говорю сущую правду».
«…Послезавтра мы наверное выезжаем (в Михайловское), – сообщает бабка от 25 июля, – и увидимся скоро, милая Ольга; но прежде отъезда было бы желательно получить письмо от Леона. Александр пробудет здесь недолго; тем не менее, до отъезда в Болдино, он хочет сделать нам визит в Михайловском дня на два. Свадьба состоится в сентябре; думаю возвратиться в Петербург пораньше, чтобы отправиться потом в Москву, потому что нам будут предстоять разные хлопоты. Вот все, что скажу тебе сегодня: следуем за этим письмом. Александр был у Герминии [114] , а вчера даже был в ее ложе. Простилась я с Трубецкими, которые поручают себя твоей памяти, точно так же, как и Дельвиги. Твой брат тебя обнимает. Спокойна ли ты? Имеешь ли все, что тебе нужно? Впрочем, все это сами увидим, и ставлю тебе, следовательно, праздный вопрос, так как это письмо последнее перед нашей встречей».
Как видно из этих писем, брат поэта, Лев Сергеевич, по истечении срока своего отпуска выехал из Петербурга обратно на Кавказ – к месту расположения Нижегородского драгунского полка – на другой же день после возвращения дяди Александра и провел с ним не более суток. Путь дяди Льва лежал через Москву, почему Александр Сергеевич, расставаясь с ним в Царском, вручил «храброму капитану» следующее письмо от 20 июля для передачи Наталье Николаевне: «Имею честь вам представить моего брата, которого вы находите таким хорошеньким; независимо от того, что он мне брат, но при всем том умоляю вас принять его благосклонно. Мое путешествие было до смерти скучное. Никита Андреевич купил мне бричку, которая сломалась на первой станции – я починил ее булавками; на второй та же история, и так далее. Наконец, я нагнал в нескольких верстах от Новгорода вашего Всеволожского: у него сломалось колесо. Мы окончили путешествие вместе, толкуя много о картинах князя Г. Петербург мне кажется уже довольно скучным, и я рассчитываю сократить мое пребывание здесь, насколько могу. Завтра начнутся мои визиты вашим родным…» и проч.
Когда именно Пушкин заезжал в Михайловское – в последних ли числах июля, или же в первых числах августа, – сказать не могу. Кажется, впрочем, первое вернее, так как Пушкин уже 10 августа выехал из Петербурга в Москву.
Встретясь в Михайловском с сестрой и вторично с родителями, Александр Сергеевич, как я упомянул выше, рассказал по секрету сестре своей обо всем с ним случившемся. Затем сколько дней он пробыл в Ганнибаловской вотчине – тоже наверно не знаю.
Между тем Сергей Львович получил частным путем из Москвы известие о внезапной болезни своего брата и задушевного также друга – Василия Львовича. Дед не придавал этому известию особенного значения, а Надежда Осиповна, по-прежнему, не упускала удобного случая подтрунивать над некоторыми странностями, присущими характеру деверя. Одну лишь Ольгу Сергеевну посетило однажды предчувствие, что болезнь ее дяди не простая, – предчувствие, выразившееся в следующем ее – как она называла – пророческом видении, или сне.
Сон моей матери был такого рода: ей пригрезилось, будто бы Василий Львович появился перед нею в костюме адепта одной из находившихся прежде в Москве лож «вольных каменщиков» (членом которой он в действительности состоял в начале двадцатых годов нынешнего века), одетый в белую мантию с вышитыми масонскими символическими изображениями. Василий Львович – вернее, его призрак – держал в правой руке зажженный светильник, а в левой – человеческий череп.
– Ольга, – сказал призрак, – я пришел тебе объявить большую радость. Меня ожидает в среду, двадцатого августа, невыразимое счастие. Посмотри на белую мантию: знак награды за мою беспорочную жизнь; посмотри на зажженный в правой руке светильник – знак, что всегда следую свету разума; посмотри и на этот череп – знак, что помню общий конец и разрушение плоти. – На вопрос же племянницы, какое ожидает его счастие, призрак, исчезая, ответил: «ни болезни, ни печали», и ответил, как ей показалось особенно громко, отчего она проснулась и долго не могла опомниться под влиянием противуположных чувств: скорби, страха и радости.
Не прошло трех недель после описанного сновидения, как Василий Львович Пушкин отошел в вечность, именно в среду 20 августа 1830 года.
По возвращении из Михайловского Александр Сергеевич пробыл в Петербурге очень короткое время. Он отправился в Болдино и на пути своем посетил Москву, где и был свидетелем кончины горячо его любившего дяди поэта Василия Львовича Пушкина, «Нестора Арзамаса» [115] , который, будучи первым руководителем своих племянников, имел на них, подобно бабушке Марье Алексеевне Ганнибал, самое благотворное влияние и определил Александра Сергеевича в лицей, куда привез его из Москвы.
