Положение осложнялось тем, что в отличие от забастовки шахтеров в 1892 году из-за Кальвиньяка, которую поддерживали даже некоторые буржуазные газеты, на этот раз пресса подняла злобную кампанию против рабочих и особенно лично против Жореса, обвиняя его в подстрекательстве. Даже среди социалистов шли разговоры о том, что Жорес втянул рабочих в забастовку, желая использовать ее для роста своей популярности, что эта крайне невыгодная забастовка приведет лишь к ослаблению влияния профсоюзов. Говорили о недавнем оппортунистическом прошлом Жореса, о том, что ему нельзя доверять. Одна парижская молодежная социалистическая организация в своей резолюции, критиковавшей Жореса, назвала его «вторым Гамбеттой».
Жорес самоотверженно борется за интересы стекольщиков. В первые дни забастовки он телеграфировал председателю совета министров: «К этой забастовке стремился и хочет ее продолжения сам хозяин завода. Таким путем он намеревается уничтожить синдикат рабочих. Создатель и главный акционер реакционной политической газеты, он хочет иметь основания, чтобы обречь социалистов Кармо на голод. Он грубо злоупотребляет своим положением владельца предприятия. Спровоцированная им забастовка — это преступная западня для рабочих».
Но, как и следовало ожидать, правительство не только не попыталось умерить пыл обнаглевшего капиталиста, но решительно поддержало его.
В Кармо положение становилось все более тяжелым. Город наводнили жандармы, солдаты и одетые в штатское агенты. Префект города Альби организовал травлю и преследования рабочих активистов. Жорес оказался объектом особой ненависти. В это время в Альби судили группу рабочих стекольного завода. Среди них, кстати, оказался Окутюрье, тот самый, который в конце 1892 года выступал против кандидатуры Жореса. Считая, что присутствие депутата помешает судебному произволу властей, рабочие просили Жореса прийти на суд. Прокурор во время своей речи дошел до того, что, показывая пальцем на Жореса, кричал судьям:
— Накажите их беспощадно. Надо, чтобы рабочие знали, что они всегда будут сурово наказаны до тех пор, пока их представителем остается этот злосчастный человек!
Однажды в Кармо Жорес проходил с группой рабочих по площади Гамбетты, направляясь в комитет профсоюза. Прямо на них ехали несколько конных жандармов. Жорес и его спутники отошли в сторону, но жандармы тоже свернули и направились прямо на них. Жорес был прижат огромной грудью храпящей лошади к дереву. Вдруг жандарм наклонился с седла и, быстро оглянувшись, пробормотал:
— Гражданин Жорес, ради бога уходите, вас хотят убить…
Рабочие уже давно заметили, что по пятам Жореса следуют какие-то подозрительные, не известные никому в Кармо люди, что конные патрули, постоянно разъезжавшие по улочкам городка, всегда стремятся спровоцировать свалку, столкновение, если Жорес находится в толпе. Несколько раз рабочие, плотным кольцом окружая социалистического депутата, буквально своими телами прикрывали Жореса, Как-то он был прижат несколькими лошадьми к стене одного невзрачного домика, и его явно толкали под копыта. Но позади внезапно открылась дверь, и чьи-то заботливые руки втолкнули его в дом, захлопнув дверь перед носом жандармов, Жорес заметил, что рабочие всегда провожают его; что по пути его следования регулярно, через каждую сотню шагов, стоят, словно прогуливаясь рабочие. Они как бы передавали; его из рук в руки. Он догадался, что рабочие специально организовали молчаливую и негласную охрану своего Зану, как они его называли на местном диалекте. Эти предосторожности были совсем не напрасны. Спустя несколько лет некий Тозье, служивший жандармом в отряде, присланном в Карно, рассказал:
— Я случайно узнал, что одному жандарму было приказано при случае убить Жореса. С этого момента я не спускал глаз с этого человека, не покидал его ни на минуту. Однажды во время свалки я заметил, как он пытается приблизиться к Жоресу, и тогда я ему сказал: «Если ты решил сделать то, что обещал, то я пристрелю тебя на месте».
Власти непрерывными провокациями пытались получить повод для репрессий. 15 октября два казначея забастовщиков, люди пожилые, пользовавшиеся уважением и доверием в Кармо, были без всякого повода арестованы и в наручниках отправлены в тюрьму в Альби. Был наложен арест на деньги забастовочного комитета. Это явилось исполнением давно задуманного Рессегье и префектом Ду плана лишить забастовщиков их скромных денежных фондов.
В тот же день устраивается еще одна провокация. В Париж пошло донесение о том, что якобы рабочие покушались на жизнь Рессегье. Но никаких фактов, доказательств найти не удалось. В действительности, если и можно было говорить об угрозах насилия, то лишь насилия по отношению к Жоресу. Рессегье через газеты, находившиеся под его влиянием, вел прямую подстрекательскую кампанию против Жореса. Сообщалось, что он лично организовал «покушение» на Рессегье. Дело дошло даже до распространения гнусной клеветы о том, что Жорес присвоил деньги забастовщиков. По логике панамистов, это было, конечно, совершенно реальным делом.
Буржуазные газеты в связи с любым действием, любым выступлением Жореса публиковали самые фантастические вымыслы. В разгар забастовки Жорес уезжал на короткое время в разные города для проведения митингов и сбора денег в пользу стекольщиков Кармо. На этот раз он приехал с группой депутатов-социалистов в Тулузу, где в зале Капитоль в восемь часов должен был состояться митинг. Еще оставалось часа два времени, и местные депутаты-радикалы предложили социалистам закусить на скорую руку. Митинг прошел хорошо; аудитория тепло встретила Жореса, удалось собрать кое-какие деньги.
На другой день, ожидая поезда, Жорес читал газету «Ле телеграф», в которой уже сообщалось о вчерашнем митинге. Оказывается, в честь депутатов-социалистов вчера за счет кассы забастовщиков был устроен роскошный банкет. Корреспондент газеты привел меню торжественного обеда, в котором среди прочего фигурировали такие деликатесы, как раковый суп, фаршированная куропатка, спаржа, пломбир, хорошее вино, шампанское. Прочитав все это, Жорес, который любил хорошо поесть, в искреннем недоумении обратился к своим спутникам:
— Оказывается, вы ели куропатку и спаржу. Почему же мне ничего не досталось, а я ведь так люблю эти вещи…
Громкий хохот раздался в ответ; Жорес наивно поверил лживой выдумке. Его друзья, как и он сам, не ели ничего, кроме «кассуле» — фасоли с гусем, запив ее дешевым молодым вином. Жорес очень часто недооценивал фантазию, а вернее, подлость своих политических противников.
В день, когда арестовали рабочих-казначеев и когда якобы рабочие пытались совершить покушение на Рессегье, отель, где остановился Жорес, окружила полиция. Никого не впускали и не выпускали. В номере Жореса сидели еще три депутата-социалиста, несколько друзей-журналистов. Чтобы убить время, беседовали, без конца обсуждая положение в Кармо. Жорес предложил почитать вслух. Под рукой оказалась книга с текстом знаменитых стихов Виктора Гюго, объединенных в поэму «Возмездие». Это были те самые стихи, которые служили настольной книгой многих французских революционеров. Раскрыв наудачу книгу, Жорес громко декламировал:
