— Вот к каким выводам пришли мы, Штейников, изучив ваше дело. А хотите, я скажу вам сейчас главную причину вашего преступления? Вы о ней, наверно, даже не догадываетесь.
— Ну-ну, интересно...
— Так вот: либерализм, безнаказанность вас погубили. Подумайте: в армии за двойную кражу вам дали два года! Вы их отбыли шалтай-болтай, поняли, что там тоже жить можно, и распоясались. Настоящего наказания вам не дали ни в первый, ни во второй раз, по срокам вы легко отделывались. А вас надо было наказывать так, чтобы вы на свободе сто раз подумали, прежде чем какой-то вред учинить. Ход же вашей мысли был такой примерно: как-нибудь сойдет, мол, как раньше сходило... Но вы на это теперь не надейтесь. Готовьтесь к суровому приговору.
* * *
При нашей беседе подполковник в отставке Павел Иванович Розанов сказал так:
— Работа — везде работа. И я везде бы работал. Но, скажу по правде, — свою следственную службу я очень любил. Ведь государство живет по законам, в нем должны быть и порядок, и справедливость. И чувствовать, что ты к этому причастен, — честное слово, большое дело. Когда работаешь, и трудности, и накладки бывают, это верно. И конфликты случаются, как же без этого? Живые ведь все люди... Только чиновники без трудностей жить стараются, потому что лишь о себе думают, на других им наплевать. А на следствии... там своих проблем хватает. Ответственность великая! И все-таки интереснее этой работы я не представляю.
В. БОГОМОЛОВ
Данных — минимум
Но никакое предательство, никакая подлость даром не проходят.
В. Астафьев
Старший оперуполномоченный Андрей Михайлович Степанов внимательно просматривал страничку за страничкой. Материалы были подготовлены его учеником и помощником Алексеем Волковым. По объему дело было невелико, пролистав его, Степанов закрыл папку с некоторым разочарованием.
Он вспомнил Бушуева, у которого несколько лет назад сам стажировался. Тот, как говорится, чекист милостью божией, передал ему запас таких тонкостей, научить которым не сможет никакая школа. Степанов особенно поднабрался опыта у Бушуева, когда выезжал с ним по делу К. По вечерам, в гостиничном номере, они прорабатывали мысленно различные ситуации, выстраивали несколько вариантов предстоящего назавтра разговора, распределяли между собой роли, тактику поведения.
Бушуев работал творчески, и он убедил Андрея Михайловича на практике, что главное для розыскника — анализ. Он тогда дал прочувствовать Степанову и навсегда заложил в него понимание того, что в их деле недопустима даже малейшая небрежность, неаккуратность и преждевременность выводов, особенно в работе с документами, за которыми всегда стоит судьба человека. И если работа эта проведена толково — человек предстает по бумагам, как живой. Сейчас, пролистав материалы по делу Тарасевича, Степанов почувствовал, что Волков — парень не без способностей: цепкость на детали, дар сопоставлять почти неуловимое и анализировать убеждали, что со временем из него выйдет ценный оперативник; оформлено все было на хорошем профессиональном уровне.
Документы, подготовленные Волковым, доказывали, что Тарасевич чист и к сотрудничеству с карателями не был причастен. Потому-то и вспомнился сейчас Бушуев, что любил он говорить в подобных случаях: «Наша работа не бывает напрасной, оправдать живую душу — это тоже результат!»
С этим-то Степанов был согласен. Неудовлетворенность же его шла от сознания, что сколько они с Алексеем Волковым потратили времени на доказательство невиновности невинного, настолько продлилось где-то время ненаказанности зла. Конечно, Степанов понимал, что невозможно постоянно попадать в десятку, отклонения закономерны. Как бы там ни было — а Волков молодец. Сработал не зря.
Только он собрался пригласить стажера, чтоб сообщить ему это, как самого позвали к аппарату ВЧ. Звонил коллега из Минска Костя Голуб, с которым Степанов был знаком по Высшим курсам КГБ.
— Андрей, — сказал он после обмена приветствиями, — поздравляю тебя: ваш Борисенко оказался тем, кого ищем. Сослуживцы по одиннадцатому батальону опознали его по фотографиям. Да, говорят, это Жорик Борисенко. Придется потрудиться...
Сообщение Голуба обрадовало. Значит, интуиция не обманула его с этим Борисенко.
* * *
Мастер нижнего склада лесопункта Григорий Иванович Борисенко, крепко сложенный мужчина, почти в сажень ростом, неторопливо совершал в конце смены обход склада. Заметно было, что делает он это неохотно, по обязанности. Мастер никому не делал замечаний, ни с кем не вступал в разговоры.
Гилев, работавший на раскряжевке хлыстов, отставил заглохшую мотопилу, отошел в сторону, на ветерок. Несмотря на первые дни осени, погода стояла жаркая, рубаха промокла от пота. Работать на нижнем складе было трудно, пачки хлыстов сваливались с лесовозов как попало. Не мастера ли дело навести порядок, дать кому следует указания? А Борисенко спокоен. Гилев с досадой сплюнул на бревно.
Невозможно понять, что за человек этот Борисенко. Ничем его не прошибешь. Говорят, тридцать лет работает он в леспромхозе, а спроси о нем у людей — никто ничего определенного не скажет. Скрытный какой-то.
За двадцать с лишним лет, которые он знал Борисенко, Гилев не помнил, чтобы тот хоть раз с кем-нибудь поскандалил. Не лезет он на рожон. Все в уединении ходит, молчит. «Черт знает...» — пробормотал Гилев, припал к зеленому пятилитровому чайнику с водой. Утолив жажду, пошел заводить мотопилу, которую помощник заправлял бензином. Еще одна запалка — и домой, конец смены.
После работы, не заглянув в избу, Борисенко прошел в огород. Жена и младший сын-школьник (четверо старших детей жили отдельно: трое работали, один учился в институте) копали картошку, складывали клубни в мешки. Не обмолвившись с семьей ни словом, Борисенко с ходу ухватил мешок за устье одной рукой и, подсобив другою, легко закинул его на плечо, понес.
В этот момент он увидел остановившийся возле ограды «уазик», из которого вышел человек.
— Борисенко Григорий Иванович? — спросил незнакомец, подойдя к хозяину.
— Ну, — нахмурясь, неуверенно произнес Борисенко.
— Следователь отделения госбезопасности Климов, — представился приехавший. — Мне необходимо с вами переговорить.
Климов вручил Борисенко вызов в Минск. Успокоил, что в этом нет ничего особенного, вызывают многих уроженцев Белоруссии, побывавших в оккупации, возьмут обычные свидетельские показания.
Озадаченный Борисенко глядел вслед «уазику» и безжалостно кусал нижнюю губу. Наконец, теряясь в предположениях, направился снова в огород.
