25. 2. 1973. Скрябин был талантливый как Ницше. Тоже, как Ницше, стал профессором[167] и бросил. Потому что время нет для сочинения своих произведений, которые настолько сложны в сравнении с классическими.
Бывает, человек сам играть не умеет, но может научить других. Это особое отношение к музыке. У исполнителей, наоборот, нет возможности преподавать; у них же там страшный труд, надо по 10 часов в день играть чтобы стать хорошим пианистом.
Мой «Античный космос» в ФБОН написан.
Paly (?), один ученый 70-х годов 19 века, считал, что эпос Гомера позднего происхождения, причем текст двигался вплоть до времени Александра Македонского. Поэтому у Гомера находят мысли, которые только у досократиков могли быть. Поздние и теоретические представления. Я тоже представил бы Гомера прямо как догматическое богословие. Но у Paly, наверное, здорово сделано.
Я занимался эпиграфикой у Новосадского. Два года на нее угробил, получил пять, с тех пор 50 лет не пришлось этим заниматься. Олег Широков другое дело, он диалектами занимается, ему эпиграфика нужна.
19. 3. 1973. Благой лучший специалист по Пушкину. Благой хорошо относится ко мне, печатает мои статьи по символу, бывал у нас раза два-три после защиты диссертаций. У меня с ним отношения приличные, даже теплые. Большевистский несколько, но умеренно. Кое на кого наступал, его многие не любят. Лучший литературовед. Ну, кого еще назвать? Храпченко? Да это ерунда. Поспелов? Да нет… А Благой и книги печатает, личность высокая и почтенная. Давит всех, его и поэтому не любят. Но он и не нуждается в особой поддержке, сам всё делает.
Мой юбилей? В 1967 году намечался 75-летний; тогда Василенко был, назначил комиссию. Теперь другое, теперь не то. О моем юбилее не слышно, а уже бы пора рассылать приглашения. Я был бы рад произнести слово, но едва ли удастся.
Шаляпин не только бас, а великий драматический актер. Петров[168] так не мог. У Шаляпина такой серебристый бас сохранился до 67 лет, он же не курил и не пил. А теперь басы, Михайлов например, — в 40 лет уже гудит как в бочку; настолько пропитые басы. Бывало, слушаем Михайлова, и как в пивную бочку. Наверное, пропил.
Но у Петрова не хуже голос чем у Шаляпина. Пел под стать Шаляпину — минус драма. Драматический элемент ввел Шаляпин. Реформировал в корне оперу. Во время исполнения все подчинялись ему. Шаляпин был своенравный, вздорный, но все его требования были высокохудожественные. На него писали жалобы, но Шаляпина не удаляли, администрация была всегда за него.
Теперь есть еще один Петров, Иван Иванович, его настоящая фамилия Краузе, бас замечательный, густой, низкий. Но игра конечно слабая, оперная. А голос чудный. Он взял себе такое имя в память Петрова 19 века [169] и моего Петрова.
Шаляпин всех забивал. Но Петров прекрасно выполнял все шаляпинские роли — прекрасный, мягкий, сильный, проникновенный голос. У него отнялась нога, ну, наверное, на нервной почве. Он дал обет петь по пятницам стихиры в храме: «Разбойника благоразумного о едином часе раеви сподобил еси, сподоби и мене, грешнаго, раеви и спаси». Когда он пел, в церкви оказывалась масса
народу, когда он кончал петь, все уходили. Митрополит Макарий заметил, что приходят слушать актера. Митрополит видит, что приходят слушать накрашенные и надушенные дамочки; иначе бы и не заметил. Сразу же официально было объявлено: «По приказанию его преосвященства митрополита Макария запрещается петь Петрову стихиру в четверг». Что тут началось в газетах! Стали костить всех (кроме императора; Николая II и Александру Федоровну нельзя было хулить), поднялся шум, вопль; и все атеисты тоже восстали. Петров все же нашелся, стал петь в маленьком храме, не в храме Христа Спасителя. Там он до смерти пел, исполняя обещание, которое дал Богу за исцеление ноги. Пел прилично, не актерски, я слышал; не театрально, а благоговейно (на «днесь будеши со Мною в рай»).
Я подробно не знаю твоей духовной жизни, но подозреваю, что она у тебя интенсивная.
14. 4. 1973. Аза Алибековна: «Володя бросается из стороны в сторону, как Алексей Федорович». А. Ф.: «Слушай, Володя (сияет), они же не понимают, что это одно и то же. Аза ведь не понимает, что языкознание, Николай Кузанский, Диоген Лаэрций — это всё одно и то же».
19. 4. 1973. Лосевское «иррелевантное» — это сфера незавершенного, несделанного. Здесь мы вне уютного детерминизма, предопределенности. Всё на наш страх и риск, в нашей свободе (а ее не знаем и не хотим). Эта сторона есть собственно мир, он раздвинут и непрестанно поддерживаем юностью, «эоном».
22. 4. 1973. По просьбе А. Ф. я написал рецензию на книгу Л. 3. Совы «Аналитическая лингвистика». А. Ф. показалось слишком резко, хотя он почти во всем согласился со мной. Я отвечал на поставленные им вопросы: (1) Обладают ли окончательной ясностью термины «язык», «теория языка» и «теория метаязыка»; «лингвистический элемент», «теория лингвистических элементов» и «наука о теориях лингвистических элементов»? (2) Можно ли при определении этих элементарных понятий обойтись без принципов предельного обобщения и без категории структуры? (3) Что такое «аналитическая лингвистика» и можно ли считать этот термин вполне ясным? (4) Разобрать по собственному усмотрению две или три главы из книги с точки зрения
соответствия первоначально данным определениям и с точки зрения их полезности или бесполезности. (5) В чем отличие от традиционного понимания грамматики? (6) Степень новизны? степень годности этой новизны?
И еще серия детальных вопросов: (1) Дать определение в начале: словесный элемент, лингвистический элемент, аналитическая лингвистика. (2) Изложить пример с управлением. (3) Откуда получаются 60 элементов определения, действительно ли каждое из этих значений предельно. Возможны и другие элементы определений? (4) Предложение. Каково окончательное определение предложения. Чем оно отличается у Л. 3. Совы от традиционного, есть ли преимущества по сравнению с традиционным или нет? Или я не улавливаю, а есть новое? (5) Чем речевая деятельность у нее отличается от нашего обычного понимания речи? (6) Так ли, что одного дуала мало? что для знака значения мало, а должно быть еще значение фонемы? Но в таком случае она дает определение не знака, а своего конструкта внутри дуала. Или я не так говорю?
А. Ф. не понравилось у Совы то же, что заметил и я: несмотря на большой логический напор, она базируется на интуитивных моментах как слово, его элемент, берет само слово как формальный элемент. В предложении она не определяет классы слов; члены предложения и части речи тоже интересно знать, определяет она или нет? Если ее интересуют только теоретические конструкты, а не интуитивно понятные части речи, предложения, то это не есть аналитическая лингвистика, а аналитическая логика. Она не понимает, что синтаксическое управление тоже семантически содержательно. В разделе «Предложение» у нее, кажется, мало нового. «Цепочка» не ее термин. Снова она хочет анализировать фразу, не касаясь смысла. Она не имеет права говорить «обучение автомата». Неверно, что автомат «помнит», «сопоставляет», почему никогда не будет возможен машинный перевод, вообще говорящая машина никогда не удастся. Основатель кибернетики был тут несколько механицистом.
