Послесловие от автора
В самые первые дни войны в нашей семье умер мой трехлетний братик – я его знаю только по единственной фотографии. Знаю, что он заболел и очень нуждался в медицинской помощи. Но суматоха первых дней решила его судьбу. Да и детская медицина уже стояла в военном строю…
Отца-учителя призвали в первые же дни войны. Осталась мама со мной на руках – вот и вся наша семья. И когда Валерий Золотухин рассказывал, как, уходя в поле, мама привязывала его за ногу к крылечку для его же безопасности, я тоже вспомнила, как моя мама, учительница, решала ту же проблему. Она приносила меня утром в школу и оставляла под замком в школьной сторожке – там было не так холодно. А в перемены между уроками прибегала ко мне. Но однажды, открыв дверь, она увидела, как ее дочка, чудом взгромоздив детский стульчик на табуретку, забралась на него, чтобы дотянуться до настенных часов. Там, в часах, мама приберегала кусочки хлеба от мышей, если эти кусочки были…
После этого циркового номера у меня появились новые «ясли» – последняя парта в мамином классе. Я должна была сидеть тихо и молчать. Там я рисовала, слушала урок, там же засыпала. В парте у меня было большое хозяйство: карандаши, альбом, книжки с картинками и маленькая подушечка, которая называлась «думка». В перемену меня окружали девочки, таскали на руках. Их заставляли бегать по коридору, чтобы согреться, и мы бегали вместе. Иногда меня из этой кутерьмы выхватывала «мама Ира». Она была школьным завхозом и к тому же занималась хлебными пайками, которые полагались всем ученикам, то есть резала буханки хлеба на равные кусочки. И бывало так, что кто-то не приходил в школу, значит, оставалась его порция хлеба. Вот тогда Ира заводила меня в туалет и, прижав в угол, чтобы никто не видел, скармливала мне бесценный кусочек. Загадкой было для всех учителей – почему я называю Ирину «мамой Ирой», тем более что учить меня этому никто не мог. Это мое детское сознание подсказывало – если кормит, значит – мама.
В памяти оживает один эпизод – первое детское потрясение, когда меня забыли на ночь в школе. Неизвестно, сколько продолжался мой сон на скамейке последней парты. Только проснулась я в пустой и темной школе. И та ночь ужаса, что я осталась навеки одна, стала моим первым боевым крещением. Когда утром открыли школу и обнаружили меня под дверью, глаза мои, опухшие от слез, ничего не видели, но, как говорят, мне это совершенно не мешало радоваться жизни – ведь меня нашли!
Оказалось все по военному времени просто. Мама и раньше падала в голодные обмороки. На этот раз все было серьезнее – ее увезли в больницу с рассеченным о парту виском. Спустя годы я узнала (могла бы узнать больше), что офицерский аттестат отца растворился где-то по дороге, так и не дойдя до нас. После больницы маме выдали талон в одну из столовых, и она получала порцию супа, который называли баландой. И когда школу – старших детей и учителей – посылали на лесозаготовки, я знаю, что маму ставили на самый легкий участок работы – сучья рубить…
Среди разных печалей упомяну еще одну, типичную для военного времени, – когда мамина сестра Варя пошла на базар обменять на еду свою юбку, у нее выкрали все наши хлебные карточки, которые выдавались на месяц. А потом, когда я тяжко заболела (по мнению врача – безнадежно) и мама с Варей по очереди дежурили у моей кроватки, Варя только об одном и мечтала – «сейчас бы открылась дверь и протянулась рука с кирпичиком хлеба». Она повторяла это всю войну и потом очень долго вспоминала.
Да, дети войны голодали. Но как же голодали наши матери, отдавая свои крохи нам, чтобы мы обязательно выжили!
Сегодня в моем доме на книжной полке стоит фотография 43-го года. На ней 27 старичков лет двенадцати. И среди них красивая молодая учительница. Не счесть похожих фотографий в семейных альбомах по всей России! Мне эта фотография очень дорога. Во-первых, потому, что молодая учительница – это моя мама, Александра Федоровна Машир.
Во-вторых, если хорошо присмотреться, то можно увидеть на руках у одной из учениц во втором ряду крошечную девочку с бантиком на макушке – это я. И это моя первая в жизни фотография…
Ляля, 1943 г.
Зачем просила обернуться на свое детство? Зачем искала вас? Таких разных! Чтобы сказать! Только сказать! Что я еще могу?! Сначала мне казалось несправедливым замалчивание темы детей войны. И это в стране, по которой война прошлась будто катком! Впрочем, не будто, а – катком! Но чем дальше я погружалась в материал, чем больше я слушала вас – вашу речь и ваши паузы, видела ваши глаза, которые то плакали, то смеялись, тем больше понимала, что эта бездна народной памяти больше учебников! Наша память объединяет нас с родными и ушедшими, жизнь которых неразрывна с нашей историей. Так было и так будет продолжаться!
Живые свидетели истории, ваша память бесценна!
Дневник детской памяти собирала Лариса Машир
Лариса Машир – журналист, лауреат премий Медиа-Союза. Окончила историко-филологический факультет Иркутского государственного университета. Студенткой была принята в Союз журналистов СССР, сотрудничая с «Восточно-Сибирской правдой». Там же осталась работать после окончания университета. Через два года увлеклась документальным кино и перешла работать на Иркутское телевидение, продолжая ездить по Сибири. Еще через два года, в период бурного развития телевидения, начала работать на Центральном телевидении. Была автором и редактором Главной редакции музыкальных программ. В 1990-е гг. пришла на «Радио России» в качестве автора и ведущей, продолжая сотрудничать с телевидением. Ее радиоочерки вошли в книжку-сборник лучших передач радиопроекта «Золотой запас России». Автор очерков и рассказов в периодике. Сотрудничает с «Литературной газетой», журналом «Персона», детскими и другими изданиями.
Блокада Ленинграда длилась с 8 сентября 1941 г. по 27 января 1944 г.
«От всей души» – одна из самых популярных передач Центрального телевидения 70–80-х годов. Валентине Леонтьевой – постоянной ведущей этой передачи – в 1975 году была присуждена Государственная премия СССР.
«У меня есть запись, сколько погибло, по словам Петрова. Петров – это специалист-онколог, профессор, он входил в санитарную комиссию по Ленинграду. И в августе месяце 1942 года официальное число погибших (т. е. задокументировано) – было 1 млн 200 тысяч человек (…) в Ленинград сбежалось огромное число людей из пригородов, из Новгорода, из Пскова, из Гдова, из Луги, и так далее. (…) Они умирали в первую очередь, и у них не было документов, они не были зарегистрированы. И день, и ночь их сжигали – там, где был кирпичный завод и где сейчас находится парк Победы».
