Если человек ленив, лишен физических нагрузок и к тому же отчаянно скучает, его очень легко вывести из себя. Раздражала даже перспектива принятия пищи, потому что для этого надо было встать, собрать столовые принадлежности, затем постоять в очереди, а после еды неизбежными были такие неприятные процедуры, как мытье посуды и складывание ее на место, а ведь за это время какой-нибудь нахал вполне может занять удобное место на солнечной стороне палубы.
В судовой столовой можно было купить сладости, но это было не так просто и раздражало безмерно. Дело в том, что для этого надо было простоять не меньше трех часов в очереди, пока отовариваются моряки, когда же очередь доходила до нас, чаще всего оказывалось, что все самое вкусное уже разобрали, и нас постигало жестокое разочарование. Запасы сладостей всякий раз истощались как раз тогда, когда морские пехотинцы собирались что-нибудь купить, и снова, словно по приказу некоего таинственного божества, пополнялись каждое утро, чтобы моряки ни в чем не знали отказа. (Ночью члены судовой команды, поклоняющиеся этому странному божеству, продавали нам пятицентовые шоколадки по доллару за штуку и предлагали нам сэндвичи по такой же немилосердной цепе.) Мы часто и подолгу стояли на палубе и глазели на кипящие зеленые буруны за кормой. Иногда, если нос судна слишком глубоко зарывался в воду, корма приподнималась, обнажая отчаянно вращающиеся винты. Создавалось впечатление, что винты чувствовали себя неловко, будучи извлеченными на солнечный свет, и стремились побыстрее вновь спрятаться в прохладной зелено-голубой глубине. Глядя на пенящуюся воду, можно было постепенно погрузиться в приятную апатию. Тебе не нужно было думать или чувствовать, тебе не нужно было даже существовать, просто сливайся с волной и следуй, кипя и пенясь, за кормой судна. И лишь когда нос судна погружался в воду, корма поднималась и бесконечная вода исчезала из поля зрения, голубое небо над головой и жужжание винтов возвращали к реальности.
Нам разрешалось оставаться на палубе ночью, но после того, как мы вышли из-под защиты Барьерного рифа, нам запретили курить. Бывали темные ночи, которые обеспечивали безопасность не хуже, чем Большой Барьерный риф, но бывали и звездные ночи, заливающие весь мир бледным светом и освещающие нас лучше любых судовых огней.
Мы шли проливами, окаймленными зеленой бахромой джунглей, спускающихся к самой воде на окружающих нас слева и справа холмистых островах. Где-то впереди была Новая Гвинея. В бухте мы очутились неожиданно — просто в какой-то момент движение прекратилось, и мы начали выгружаться.
Один из транспортов вроде бы сел на мель в полумиле от нас по правому борту.
— Теперь капитан, наверное, поедет домой, — предположил Хохотун.
— Да, — согласился Бегун. — Это, наверное, один из тех капитанов, которых выпускает Академия торгового флота, когда им только исполняется двадцать один год.
Но у нас не было времени развивать эту тему дальше. Предстояла высадка. Экипаж, подгоняемый грозными выкриками боцмана, уже спускал шлюпки. Мы вышли на палубу и по команде начали спускаться по висящим на борту сетям вниз. Заполненные шлюпки следовали к берегу.
Мы сразу же поняли, что остров не является необитаемым. Никаких домов не было видно, но на берегу были люди, и кто-то, наверное капитан местного порта, орал в мегафон, руководя выгрузкой. Кроме того, на берегу вытянулась длинная вереница зеленых грузовиков, на которых нам и нашим запасам предстояло ехать в глубь острова. Подошла наша очередь, и мы очутились в шлюпке, плывущей к берегу.
С берега я заметил полузатопленную рыболовную шхуну метрах в пятидесяти от берега и решил ее обследовать. Я подплыл, забрался на борт и пробрался к носу, который поднимался над водой. Находясь примерно в четырех с половиной метрах над поверхностью воды, я ощутил настоятельную потребность пырнуть и немедленно осуществил это желание.
Уже падая, я с ужасом заметил, что в метре под водой располагается коралловый риф. Я напрягся и попытался сделать погружение неглубоким, но, тем не менее, проскреб по кораллу грудью, после чего поспешно поплыл к берегу. Когда я вышел из воды, оказалось, что из нескольких глубоких царапин течет кровь, причем так сильно, что это испугало местного жителя, оказавшегося неподалеку.
Царапины были обработаны йодом — надо полагать, потому, что он больше жжет. И тут я услышал голос за спиной:
— Ты легко отделался, Счастливчик. Надо полагать, тебе не зря дали такое имя. Очень больно?
Я обернулся и увидел отца Честность. Даже не видя его, я уже знал, что это он. Больше ни у кого в морской пехоте не было такого мягкого, звучного голоса. Отец Честность был нашим капелланом, первым и единственным во 2-м батальоне. Он присоединился к нам в Австралии. Я впервые обратил на него внимание на второй день, когда заметил толпу морских пехотинцев, окруживших человека, который был намного старше всех нас. Они взирали на него с таким откровенным уважением, граничащим с обожанием, а человек был настолько очевидно не одним из нас, что понять, кто он такой, было совсем не трудно.
— Чертовски больно, отец, — даже не подумав о том, что такие слова в беседе со священнослужителем можно расценить как богохульство. Только ненормативная лексика была запрещена в присутствии капеллана. — Но мне действительно повезло. Хорошо, что я не отрезал себе... Хорошо, что порезы не слишком глубокие.
— Да, конечно, слава Богу.
Отцу Честность было около сорока, и он с первого взгляда располагал к себе. Таких людей ирландцы называют «черный кельт». Взглянув на него, я увидел, что за время морского путешествия он довольно сильно загорел, лишившись характерной для жизни в цивилизованных условиях белизны кожи. Кроме того, лишний жир на поясе и бедрах, неизменный признак малоподвижного образа жизни, тоже начал исчезать.
— Как вам нравятся острова, отец?
— О, здесь восхитительно, — сказал он, просветлев лицом. — Я впервые в джунглях. — Он смотрел на меня, как незнакомец, сомневающийся, стоит ли попросить о помощи или лучше обойтись.
— Я могу что-нибудь для вас сделать, отец?
— Возможно. Дело в том, что во всеобщей суматохе обо мне, похоже, забыли.
— Пойдемте с нами, — предложил я. — Мы о вас позаботимся.
— Разве это будет правильно? — Он явно не знал, как поступить.
— Конечно. У нас часто такая неразбериха.
— Ладно, — согласился отец Честность, и мы вместе пошли к грузовику.
Машины тронулись в путь довольно скоро и, преодолев ряд невысоких холмов, доставили нас в середину поля, заросшего травой купай. Здесь был наш новый дом.
