Вечером снова приехал Тайга, и мы вышли к ужину. Говорили о вещах, касавшихся быта бойцов, о возможностях передислокации. Все в общих чертах, еще ничего решено не было. После ужина Артур, извинившись, вышел в свою комнату. Я догадались, что он не случайно оставил меня для разговора с Тайгой без свидетелей. Тайга молча и доброжелательно поглядывал на меня, а я опустила голову, молча теребила бахрому скатерти.
— Хотите поехать в Валенсию? — спросил он мягко, почти ласково.
— Зачем? — насторожилась я. Неужели теперь отчислят из отряда?
— Так, просто. Отдохнете, посмотрите что-нибудь в театре. Может быть, купите себе, что понравится.
Хитрят. Артур рассказал ему о выстреле.
— А где там жить?
— Можно в Альборалье.
В этом доме на улице Альборалья, где жили советники Генштаба, я бывала. Это небольшой особняк в один этаж. Под окнами цветники. Вспомнила, что там убили собаку за то, что она бегала по цветам. Нет, в Альборалью я не хочу.
— Можно в отеле.
Если так настойчиво предлагают, ехать придется.
— Посмотрите бой быков. Еще не видели?
Человеческая доброта иногда проявляется несколько странно. Почти всегда доброжелательным людям хочется, чтобы другие посмотрели то, что они с интересом смотрели сами. Если бы Тайга знал, почему я не хочу в Альборалью, он не предложил бы бой быков. Впрочем, это не одно и то же — видеть бой быков или как убивают собаку. У быка есть свои шансы, в чем я убедилась, когда все-таки пошла на корриду. В течение всего разговора Тайга не спускал с меня внимательного взгляда, но я почему-то не испытывала неудобства. У него были очень искренние, немного прищуренные, иронически поблескивавшие глаза. Черты лица неправильные, но, в общем, приятные. Не портили впечатления даже маленькие темные усики над верхней губой, какими гримеры часто украшают отрицательных героев в пьесах или кинофильмах. Мне тогда в голову не приходило, что Тайга не зря присматривался ко мне. Вскоре он сказал, что хочет дать мне самостоятельную работу инструктора при разведотделе в формирующемся Четырнадцатом корпусе. Незаметно для себя самой я начала привыкать к мысли, что поеду в Валенсию, и даже увидела в этом много приятного. Жаль только, что поеду одна, ребята тоже давно не были в тылу. Нашли бы, что делать в городе. Рискнула попросить за них. Тайга охотно согласился взять несколько человек.
Однако поездка была неожиданно отсрочена. Из Мадрида поступили какие-то указания, и ранним утром Тайга с Артуром выехали на один из участков фронта в сопровождении всего отряда. Меня с собой не взяли. Весь день я провела в одиночестве, никуда не отлучаясь. День ведался ясный, и солнце начало припекать не на шутку. Манола опустила жалюзи, чтобы немного отгородиться от жары и пыли, но пыль все-таки проникала в щели, оседая на всех предметах легким налетом и раздражая глаза. Наверно, да самой осени дождей не будет. Немного позже объявили воздушную тревогу. Заработали зенитки. Сквозь звучную дробь падающих на крышу осколков и грохот канонады я старалась определить, где падают бомбы. Они ложились где-то подальше от центра, и можно было особенно не беспокоиться. Фашисты, судя по всему, бомбили мастерские, где ремонтировали наши танки. Когда бомбежка кончилась, я решила проверить, не пострадал ли кто-нибудь, и узнать, какие были разрушения. Но не успела надеть шляпку, как зазвонил телефон. Я удивилась, но трубку взяла. Звонил писатель Илья Эренбург из Мадрида. Ему кто-то сказал, что я увела из гаража его машину, и он разыскивал меня по всей Испании. Интересно, как все-таки нашел? Надо было изменить не только расположение казармы, но и расположение нашего штаба. Разговор предстоял неприятный, но и уклониться было нельзя.
— Серенький фордик, что стоял в гараже в Мадриде? — спросила я со слабой надеждой на то, что у него была и другая машина, которая по законам фронта тоже могла исчезнуть.
— Да, да!
— К сожалению, мы ее разбили под Тарихой.
— Совсем?
— Совсем. Перебита ведущая ось…
— Зачем же вы это сделали? — в голосе Эренбурга послышалось такое искреннее и глубокое огорчение, что мне стало его жаль.
— Илья Григорьевич, — сказала я примирительно, — мы теряем и людей тоже…
— Да, да! Конечно… Простите, пожалуйста… Только я остался без машины.
Наверно, ему пришлось туго. Через тридцать лет при встрече он напомнил мне об этой машине, а я извинилась еще раз. Я с облегчением повесила трубку. Занимать телефон в такое время!
Артур и Тайга вернулись поздно. Буфет был закрыт. Наш повар выдавал еду только в положенное время. Приходилось таскать в карманах булки, чтобы перебиться. Булкой я запаслась и на этот раз, но не удержалась и съела ее еще до полуночи. О том, что приключилось, Артур рассказал только на следующее утро. Отряд переправился через тот брод, где мы однажды пытались перейти реку во время дождей. Ночью они углубились в ущелье. Тайга, Артур к Клаудио оставались на нашем берегу с прикрытием. Сначала все было тихо. Через полчаса раздались взрывы гранат, потом началась перестрелка. Среди выстрелов четко различались голоса наших автоматов. Это могло означать только одно — наши были обнаружены врагом и отстреливались. Стрельба еще не утихла, когда в небо поднялось несколько осветительных ракет. Они повисли над рекой, осветив место переправы. Когда ракеты погасли, наступила тишина. Артур спустился к реке, прислушался. Если стрельба не возобновится, значит, наши оторвались от преследования и подмогу высылать не нужно. Примерно через час послышался слабый всплеск воды. Через реку кто-то перебирался. Вода на перекате сильно шумела, и трудно было определить, сколько человек идет. Артур хорошо знал психологию молодых разведчиков. Как испуганный зверек бежит прямо к своему дому, так и бойцы, отступая, устремляются чаще всего к тому месту, где переправлялись и где их ждет командир. Бороться с этим инстинктом трудно.
Первым появился Барранко. Он нес винтовку над головой, хотя вода не доходила и до пояса. По этой манере нести винтовку на переправе над головой Артур его и узнал. Вслед за Барранкой переправилось еще несколько молодых ребят, но Хосе, Бонильи и Молины не было. Из взволнованного рассказа бойцов не сразу удалось понять, что фашисты устроили в ущелье засаду и забросали разведчиков гранатами. По счастью, это были итальянские гранаты, прозванные у нас «хлопушками». Цепочка наших бойцов разорвалась почти посередине. Те, что были впереди, сделали бросок вперед, остальные подались назад, никто не пострадал. Фашисты бросали гранаты с крутого склона, но так как ущелье было завалено крупными валунами, осколки летели в самых неожиданных направлениях, в том числе и в обратном. Тайга разрешил Артуру переправиться на ту сторону, чтобы разыскать и вывести наших ребят. Задача была не из легких: искать ночью в горах горстку бойцов, которые прячутся. Артур рассчитывал на то, что из ущелья им в ближайшее время все равно выбираться некуда. Надо было торопиться. На подмогу он взял Ретамеро. Осторожно пробираясь меж камней и кустарников, они вскоре наткнулись на двух мертвых. Это были франкисты, погибшие, скорее всего, от собственных гранат. Артур взял их документы и пошел дальше. Он не боялся, что свои примут его за врага. Наши бойцы так часто ходили ночью вместе, что привыкли узнавать друг друга по многим, казалось бы, совсем незначительным приметам: по манере останавливаться и прислушиваться, по шагам и даже по дыханию. Хосе, например, быстро и нетерпеливо продирался через кустарник напролом, но камни под его ногами не сдвигались с места. Ретамеро скользил змеей, только легкий шелест отмечал его путь. Леон долго путался в ветвях и начинал сопеть носом. Сальвадор, всегда жизнерадостный и беспечный, шел не останавливаясь и почти не прислушивался к тому, что делается вокруг, поэтому его всегда посылали с более осторожными бойцами. Маноло, наступая на ветви валежника, испуганно замирал, хотя в таких случаях ему следовало бы быстро менять положение. И никогда никто не слышал, как ходит Бонилья. Однако после ранения легких он так и не оправился до конца и дышал тяжело, особенно на подъемах. По дыханию его и узнавали.
