— Полковника фон Дуфвинга отправить обратно к генералу Вейдлингу с заявлением о принятии капитуляции, а двух немецких майоров оставить у себя.
Приказ был выполнен. А примерно около 5 часов утра в штабе дивизии появился среднего роста, худощавый старик в генеральском мундире. В очках. Тяжело дышал.
— Назовите себя, генерал, — обратился к нему полковник Семченко.
Сидевший перед ним гитлеровский генерал оживился.
— Вейдлинг, — сказал он, — генерал артиллерии, командир 56-го танкового корпуса, с некоторых пор командующий обороной города Берлина.
Он попросил полковника Семченко организовать ему встречу с представителями высшего командования Красной Армии.
— Я уже отдал части моих сил приказ о капитуляции. Полагаю, он будет встречен одобрительно…
Собравшихся в штабе 47-й стрелковой дивизии удивило тогда поведение немецкого генерала. Он все обводил взглядом комнату, то и дело вертел головой, словно ожидал кого-то здесь встретить.
Объяснилось все у командарма В. И. Чуйкова. Вейдлинг посетовал ему:
— Да будет вам известно, генерал, что полчаса тому назад ваш полковник, будто по злой иронии судьбы, имел неповторимый случай допрашивать меня в моем родовом доме, в моем личном рабочем кабинете. Каково?
Командарм, предварительно посоветовавшись с маршалом Г. К. Жуковым, предложил Вейдлингу написать приказ ко всему гарнизону Берлина о прекращении бессмысленного сопротивления. Приказ вскоре появился:
«30 апреля фюрер покончил жизнь самоубийством и нас, присягавших ему на верность, оставил одних. Согласно приказу фюрера вы должны продолжать борьбу за Берлин, несмотря на недостаток в тяжелом оружии и боеприпасах, несмотря на общее положение, которое делает борьбу явно бессмысленной. Каждый час продолжения борьбы удлиняет ужасные страдания гражданского населения Берлина и наших раненых. Каждый, кто падет в борьбе за Берлин, принесет напрасную жертву. По согласованию с Верховным командованием советских войск, требую немедленного прекращения борьбы.
Вейдлинг, генерал артиллерии, командующий обороной города Берлина»
2 мая началась капитуляция. Части фашистской армии строились в колонны и в назначенных пунктах бросали в кучу оружие…
— А наши солдаты и офицеры идут к рейхстагу, пойдем! — предложил Михаил Данилович жене.
— Конечно! — живо отозвалась Нина Андреевна. — Только сниму форму. Надоела за столько лет. Да и лучше прочувствуешь в цивильном платье, какой он, этот день без войны…
Она так и фотографировалась в тот первый мирный день рядом с мужем и товарищами по оружию — в легком цветастом платье.
Об этом чудесном майском дне и вспоминает Алексей Акимович Скоропись из города Вознесенска, поздравляя с семидесятилетием своего боевого товарища, гвардии полковника в отставке Михаила Даниловича Воробьева.
МИХАИЛ АНОШКИН
КОМИССАР ТОЛКАЧЕВ
Очерк
В июне тридцать восьмого года впервые в стране проводились выборы в Верховный Совет РСФСР. Я тогда учился в Кыштымском педагогическом училище, и комсомольская организация поручила нам, учащимся, составлять списки избирателей. Дело это было тогда новое, и мы взялись за него горячо.
Помню, заскочил в избу к одному кыштымцу, еле отбившись у крыльца от цепного пса. Мужик на вопросы отвечал настороженно, из-под лохматых бровей сверлил меня своими маленькими остренькими глазками. Потом как-то смешно моргнул, приподнял брови и спросил:
— Калякал ты хорошо, ладно. Но ты вот чё скажи, парень, — за кого будем голосовать-то? Кто он? Подходящий мужик или так — блеску много, а толку мало?
Вопрос оказался неожиданным. Я не знал, за кого будут голосовать. Видимо, и комсомольская организация спохватилась и на другой же день снабдила нас листовкой с портретом и биографией кандидата. Хорошо запомнилась та листовка на серой бумаге, отпечатанная синей краской. С портрета глядел военный — сухощавый, в фуражке, на петлицах просматривался ромб — бригадный комиссар. Даже скраденные нечеткой цинкографской работой поблескивали на портрете умные живые глаза. То был Николай Иванович Толкачев.
Кыштым входил в Златоустовский сельский избирательный округ. Не помню, приезжал ли Николай Иванович на встречу с избирателями в наш городок, может, и приезжал, да нас не пригласили. Но то, что он много разъезжал по округу и выступал, — непререкаемый факт. Мне показали две фотографии, пожелтевшие от давности. Вот одна из них. Собрание избирателей проходило где-то на улице. Неказистый стол, на нем графин с водой и ваза с цветами. С сиренью, наверно. Встреча проходила в конце мая, самое цветение на Южном Урале черемухи и сирени.
Николай Иванович стоит в окружении женщин, в распахнутой шинели, без фуражки, улыбающийся. Девушка в клетчатом платье и белом берете подает ему букет цветов.
Тогда Николаю Ивановичу было тридцать девять лет, самая счастливая пора зрелости. Позади огонь гражданской войны, схватки на КВЖД с белокитайцами. Всякого повидал комиссар, лиха нахлебался пригоршнями и умел говорить от самого сердца.
В листовке не было указано, какую он занимал должность, где жил. Откуда он? Многое мы тогда не знали и знать не могли.
Вскоре события закрутились бурные, загрохотали военные грозы — Халхин-Гол, финская кампания, освободительный поход в западные области Украины и Белоруссии. А следом грянула Великая Отечественная война. Я больше ничего не слышал о бригадном комиссаре. Вспоминал иногда о нем — был вот такой человек, с которым связана моя карьера агитатора. А где он, что с ним, было неизвестно. И то сказать — война прошумела великая, жертв унесла бесчисленное множество. Видимо, среди них был и Николай Иванович Толкачев. Но я не мог заставить себя поверить в то, что комиссар исчез бесследно, не свершив того, что мог свершить.
Совсем недавно челябинский историк А. И. Александров показал мне материал о 35-й ордена Ленина Челябинской стрелковой дивизии. И вот оно — открытие для меня: комиссаром дивизии был Толкачев!
85-я Челябинская… А была еще и 86-я стрелковая дивизия имени Президиума Верховного Совета Татарской АССР. А уж эта дивизия была мне хорошо известна, поскольку свою армейскую службу я начинал в ней. Обе дивизии перед войной оказались в соседстве и, наверное, соприкасались флангами.
Когда я занялся сбором материала о Толкачеве, то обнаружил схожесть в судьбе этих дивизий. Эта схожесть и помогла мне яснее представить, в каких условиях пришлось действовать бригадному комиссару в дни войны.
