Через несколько дней мы уже знали всех немцев по именам и, мне кажется, могли по голосам и шагам представить себе, как каждый из них выглядит.
У всех нас - "детей Промыка" - в памяти остались два имени: Макс и Вилли. Они старательнее всех рыскали по всем углам в поисках добычи, ни на минуту не оставляли подвала. Всегда они были вдвоем. Они не ходили, а бежали по ступенькам. В душе мы говорили себе:
эти двое обнаружат нас в конце концов.
И настала эта страшная минута. Невидимые Макс и Вилли добрались до нашего шкафчика. В руках у них электрические фонарики. Сквозь щели пробились к нам лучи света. Они освещают наши лица, перебегают из угла в угол, как будто хотят осветить все вокруг. Мы слышали какие-то странные звуки, издаваемые батарейками фонарей. Сначала мы, не понимая, откуда эти звуки, приняли их за сигналы. От этих звуков волосы становились дыбом. Мы лежали, как мертвые.
Немцы двигают шкаф. И сразу слышим: "Макс, да зинд вайцен" ("Макс, тут зерно!"). Дружки нашли в углу мешочек зерна, заваленного всяким хламом. Они немало потрудились, пока вытащили его оттуда и скрылись. Опять - не нас они искали.
Прошло несколько дней, а нам все еще везет. Но надолго ли? С тех пор, как увезли старух, жизнь наша катится в пропасть. Дни лекций и анекдотов, установленных часов "приема пищи", - казались теперь далеким сном. Теперь эти шесть недель мучений в темной, грязной дыре, шесть недель страха и опасностей, казались нам раем. Сейчас и думать нечего о еде, о варке, о набегах на соседние подвалы, малейший шорох может выдать нас! Сухари можно грызть только тогда, когда немцы идут на обед или вечером, чтобы не слышно было, как мы грызем их. И что будет с нами, когда кончится запас воды?
Помощи ждать неоткуда. Уже прошли два дня после срока, о котором мы условились с Лодзей. Что с ней? Не попала ли она в лагерь? Да и жива ли вообще? Нельзя в бездействии сидеть и ждать смерти.
Снова взялись мы за старый план: выйти отсюда темной ночью с оружием в руках и попробовать пройти через немецкие позиции. Кто погибнет - погибнет, а те, кто останутся, будут бродить по развалинам и полям, пока не выйдут из прифронтовой полосы.
С другой стороны, - говорили некоторые из нас, - мы и так идем на верную смерть, с той лишь разницей, что выйдя отсюда, мы только приблизим ее, а оставаясь здесь - отдалим. В темноте, окруженные немецкими огневыми точками, артиллерией, мы погибнем прежде, чем успеем произвести хоть один выстрел. Здесь же мы сможем обороняться. А через день-два, глядишь, положение изменится!
Те, кто хочет идти, твердят одно: вода! Запас остался на один день каждому по несколько капель. Когда вода кончится, мы, столько недель терпевшие жажду, не выдержим и погибнем прежде, чем немцы обнаружат нас.
Наконец мы решили, если доживем до завтра, то вечером выйдем из убежища. Мы начали готовиться к решающей минуте. Мы уже представляли себе, как мы бродим в темную осеннюю ночь, в дождь и бурю, по грязи и ямам, а немцы стреляют нам вслед.
Утром немцы снова принялись за свою работу. Во всех углах гудело, как в улье. Наше окошко уже наполовину освобождено от земли, и на стекле остался лишь тонкий слой пыли. Ветер качает сухие ветки кустов, растущих рядом, и они заглядывают нам в окно, будто стоят здесь, чтобы спрятать нас в своей тени.
С наступлением ночи возник новый план: завтра утром, до прихода немцев, выйдут из убежища только Марыся и Зося. Они возьмут с собою старые вещи, и если наткнуться на немцев, скажут, что пришли из окрестностей Варшавы собрать оставленное добро. Девушки разведают дорогу, чтобы мы потом могли пройти между немецкими огневыми точками и не заблудиться, не попасть немцам в руки. Если им удастся добраться до окраин Варшавы, они постараются найти товарищей, знакомых, подпольщиков, сообщить им о нас и просить придти нам на помощь.
Мы договорились ждать их до вечера следующего дня. Мы дали им два дня и две ночи для выполнения задания - для них это мало, для нас - целая вечность.
Мы ждали их, впадая в отчаяние и вновь оживая: если мы до сих пор не попались, может счастье улыбнется нам еще несколько дней?
Прошел день, два, а избавление не приходило. На третий день мы окончательно решили: с наступлением ночи начнем пробиваться через немецкие позиции и... будь что будет!
Четверть первого, когда немцы ушли уже на обеденный перерыв, и наши нервы немного успокоились, я вздремнул, но меня разбудил толчок. Кто-то по лестнице спускался в подвал. Странно: в это время сюда никто не ходит. Жаль, испорчены столь редкие минуты отдыха. Шаги приближаются к шкафчику. Конец? Чья-то нога отодвигает шкафчик и женский голос зовет:
"Цивья!"
Мы не могли опомниться. Тут же отодвинули шкаф - и глазам нашим предстала наша связная - Алла Маргулис. Она наспех объяснила нам, что во дворе ждут нас люди, которым немцы дали пропуска в Варшаву, чтобы подбирать мертвых и больных, оставшихся после восстания.
Постепенно узнавали мы историю этой спасательной экспедиции. Немцы вывезли Лодзю и старух за пределы Варшавы и отпустили. Лодзя добралась до Гродзиска и там случайно встретила Инку Швайгер. Узнав, где мы находимся, Инка немедленно связалась с Аллой. Обе они обратились к подпольщику, тот направил их к доктору Свиталу - главному врачу больницы в Бернерово. Девушки рассказали ему, что в Варшаве в бункере сидят несколько повстанцев и что, если их не спасти немедленно, - они погибнут. Не зная, каковы взгляды доктора, они не сказали ему всей правды, но и не решались полностью скрыть ее. Они сказали, что в группе два солдата Армии Краевой, четыре солдата Армии Людовой и два еврея.
Оказалось, что доктор Свитал - польский патриот, человек надежный. Он не стал допытываться, кто эти евреи, кто эти солдаты Армии Людовой, и сделал все, что мог. Собрал нескольких своих работников, выдал им удостоверения Красного Креста, где говорилось, что они направляются в Варшаву для выполнения санитарного задания. Немцы относились с уважением к этим удостоверениям и группа, рискуя жизнью, добралась до нас. Счастье, что они прибыли через пятнадцать минут после ухода немцев. Опоздай они или приди раньше - весь план провалился бы.
Алла рассказала нам, что Марыся и Зося попали к немцам в руки и были отправлены в лагерь Прушков, но вскоре бежали оттуда.
Мы постарались как можно скорее покинуть укрытие. Нас ждали во дворе несколько парней и девушек с носилками. Марека и Зигмунда выбрали мы на роль "больных" и уложили их на носилки. Я, Ицхак и Юлек вместе с "санитарами" несли носилки. Впереди нас, на большом расстоянии, чтобы не вызвать подозрений, что они имеют какое-то отношение к нам, шли Цивья и Яся с торбами за спиной и готовой присказкой: они жительницы Варшавы, вернулись, чтобы собрать свое оставленное добро.
