Для летчиков 9-го полка перелет в Зеты не стал обычным перелетом на новую базу. Все видели, что начинается большой поход на запад. Зеты стали их первым аэродромом на освобожденной от немцев земле, и их полк одним из первых перелетел на эту «многострадальную землю, по которой прошли сотни танков, которую безжалостно опалил огонь».[371]
«Что же наш аэродром, далеко будет от Сталинграда?» — как будто невзначай поинтересовался техник Володи Лавриненкова перед вылетом, уложив вещи в фюзеляж самолета и устроившись за бронеспинкой. Его, как и всех, беспокоило то, что окруженная группировка будет пытаться прорваться. Володя провел рукой в перчатке по целлулоидному планшету, показав технику на карте их будущее расположение. От этого технику, видимо, не стало веселее: Зеты лежали как раз между окруженной группировкой и внешним фронтом.
От поселка Зеты остались одиноко стоящие в необозримой степи три хаты. Степь была белая, снег сделал все вокруг красивым, спрятав от глаз руины, воронки, разбитые танки и машины. Самолетам с жильем повезло больше, чем людям: на аэродроме от немцев остались для них капониры — земляные укрытия. Одну хату заняли под столовую, в другой разместился штаб, третью отдали летчикам и техникам. Литвяк и Буданову потом пристроили в отдельной комнатушке при штабе. Для тех, кому в домике не хватило места, — а их было две трети — стали срочно рыть землянки. Начав утром, до вечера они уже обзавелись жильем. Каждая эскадрилья выдолбила себе в промерзшей как камень земле около аэродрома ямы, которые прикрыли железом от разбитых машин и самолетов. Сверху насыпали земли и снега, инженеры приспособили в землянках маленькие железные печурки — вот и весь дом. Правда, никаких дров не было — степь. Зато на следующий день БАО (батальон аэродромного обслуживания) «раздобыл сена и мазута», и в землянках, над которыми заструился «густой черный дым»,[372] стало уютно. В набитом до отказа КП постоянно звонил телефон, непрерывно слышался голос начальника штаба Никитина. Карта с нанесенной на ней «боевой обстановкой», висевшая на дощатой стене, шевелилась от порывов ветра. Линия фронта на ней пролегла уже вблизи Котельникова! Возле карты столпились летчики, ожидая приказа: аэродром расчистили от снега, и полеты решили начать в этот же день. Было ужасно холодно, и Амет-Хан, разглядывая карту, заметил: «Если так будем двигаться, успеем к курортному сезону в Алупку».[373]
Никитин принял по телефону боевое задание. Вылет на штурмовку аэродрома Гумрак!
У Володи Лавриненкова замерло сердце: его самолет готов к вылету, а он сам знает на аэродроме Гумрак каждое строение, каждую стоянку. Неужели его не возьмут? Но Шестаков назвал его фамилию: «Поведете шестерку воздушного боя».[374]
И прибавил: «В Гумраке находится добрая половина транспортной авиации Паулюса. Порядочно там и истребителей. Если они успеют взлететь, будет жарко».
Гумрак был пока что запасным аэродромом окруженной группировки, однако к основному аэродрому в Питомнике уже подходили советские части. Аэродром Гумрак, с его неудобной короткой взлетно-посадочной полосой, с каждым днем использовали все интенсивнее.
Шестаков приказал заходить на Гумрак от центра Сталинграда, откуда чаще всего заходили немецкие самолеты: так было больше шансов застать немцев врасплох. К огорчению Лавриненкова, командир, эшелонировав группу по высотам, отправил его шестерку «на верхотуру», а сам пошел на цель с другой шестеркой: Амет-Ханом, Алелюхиным, Королевым, Бондаренко, Будановой и Серогодским. Штурмовка была удачной: с ходу Шестаков поджег стоящий на аэродроме транспортный Ю–52, и сразу же загорелось еще пять транспортников. Аэродром затянуло дымом, через который лишь кое-где пробивалось пламя.
«Хорошо действовали пилоты!» — резюмировал Шестаков разбор полетов перед ужином. Летчики вздохнули с облегчением. Если кто-то выступил неудачно, Шестаков мог при всех жестко отчитать его. Но командир так же искренне восхищался смелостью, удачным маневром, проявлением инициативы и мог при всех обнять отличившегося летчика. На этот раз он так тепло говорил о шестерке, которую вел в этом вылете, что Лавриненкову стало обидно за свою группу. «Чем расстроен, Лавриненков?» — спросил, заметив это, Шестаков. Володя посетовал на то, что они не сбили ни одного немецкого истребителя, и Шестаков перебил его, сказав, что шесть подожженных транспортников принадлежат и Володиной группе, надежно прикрывшей его шестерку сверху.
Жизнь техников в Зетах пошла так же, как в Житкуре: работа, работа и работа, отдых в жарко натопленной землянке, редкие походы в баню. Самолеты Литвяк и Будановой Валя и Фаина уже не обслуживали, работали с другими экипажами и общались с другими летчиками. Экипаж самолета — это замкнутый мирок. День техника проходит в тяжелом труде и ожидании летчика из полета. Если летчик в настроении, он рассказывает, что было в воздухе, — но совсем не обязательно. О том, что происходит с другими летчиками, иногда можно узнать от их техников или подслушав чей-то разговор. Работа Литвяк и Будановой была в небе, работа Вали и Фаины — на земле, и ни в столовой, ни на ночлеге они не пересекались.[375] О боевой работе летчиц, как и работе летчиков-ребят, Валя слышала урывками.
Полк Шестакова ввели в бой 9 декабря, а уже 11-го группа летчиков, среди них Лавриненков, Амет-Хан и Дранищев, совместно с летчиками другого полка сбили в воздушном бою восемнадцать немецких транспортных самолетов, «следовавших со стороны Котельниково через Зеты на Нариман к окруженным войскам». Об этой победе командующий Сталинградским фронтом генерал-полковник А. И. Еременко доложил самому Сталину, который вынес летчикам благодарность.[376]
Нередко взлетали и «по-зрячему»: когда наблюдатель докладывал, что в небе появились немецкие самолеты. Яки полка были прекрасно замаскированы в оставленных немцами капонирах, и пилоты немецких транспортников, не подозревая о существовании здесь аэродрома, часто летели на Сталинград прямо над головами. Увидев противника, летчики 9-го полка взлетали и «атаковали без разворота для набора высоты».[377] Дни, когда нагруженные продовольствием Ю–52 падали поблизости, были праздником для командира БАО майора Пушкарского — их груз был серьезным подспорьем для столовой.
Однажды Лавриненкову удалось сбить сразу два немецких транспортника, один из которых упал вблизи КП полка. Как только Володя приземлился, его позвали в штаб, чтобы познакомить со спасшимся на парашюте немецким летчиком. Высокий рыжий офицер снял с себя шлем, очки, планшет, попросил вернуть ему уже разряженный пистолет и передал все это Лавриненкову — такова была традиция. Потом стал показывать фотографии жены, детей и родителей. Его глаза, его заискивающая улыбка просили: пощадите, спасите для тех, кто смотрит с фотографий.[378] По-человечески это было Володе понятно, но он точно знал, что так себя в плену вести не будет.
За удачным днем, когда Володя одержал две победы, последовал неудачный, такова пестрая жизнь летчика-истребителя. Хотя разве это неудача, если Лавриненков был подбит, но спасся сам и спас самолет?
В тот день Лавриненков вылетел с ведомой Катей Будановой: передали, что в воздухе группа немецких бомбардировщиков «Хейнкель».[379] Скорее всего, они, переоборудованные под транспортные самолеты, везли грузы в котел. «Хейнкели», выкрашенные в белый цвет для маскировки, они нашли не сразу. Увидев их, Лавриненков набрал высоту. «Прикрой, атакую», — передал он Будановой по радио. Его очередь попала в цель, но немецкий стрелок тоже попал по нему. Самолет почему-то резко потянуло влево, «словно левое крыло стало вдвое тяжелее». Сразу же в наушниках раздался голос Кати: «Семнадцатый, вас подбили. Я прикрою!» Только тогда Лавриненков посмотрел на правое крыло самолета. Его практически не было, остался лишь обнаженный каркас. Перекошенную машину удавалось держать ценой огромного напряжения.
Подбитый бомбардировщик добил другой летчик. Это могла бы сделать Буданова, но она не имела права покинуть подбитого ведущего. «Тяни к аэродрому! Тяни! Я прикрою», — повторяла она время от времени, подбадривая Лавриненкова. Дотянув до аэродрома, он понял, что сесть будет очень сложно: на развороте самолет срывался до падения. «Прыгай!» — раздался в наушниках голос Кати, но Лавриненков ей не ответил: он решил садиться.
Посадка неуправляемого самолета была «больше похожа на падение с небольшой высоты». Первой к володиному самолету прибежала по сугробам Буданова, за ней подъехал на машине начальник штаба. Оказалось, что Лавриненков был прав, стараясь спасти самолет: ремонт требовался небольшой. «Засучивай рукава, Капарка!» — весело приказал володиному технику старший техник. Для ремонта нужен был только клей, перкаль и умелые руки.
