Когда наконец события начали принимать другой оборот, их половинчатый брак возобновился. Она воспринимала свою печаль, словно расставляла их общие вещи в доме, который был слишком мал или слишком темен. Времена литературных сражений и бесконечных поисков закончились, но сейчас он казался счастливее, потому что мог предаваться своему любимому занятию. Он любил говорить, что только тогда, когда ты сфотографировал что-то, можно утверждать, что ты действительно увидел это, потому что на фотографии видны детали, которые в другом случае не привлекают внимания. Он придумал механизм, который позволял ему делать фотографии самого себя, и она смотрела их, попивая чай в саду арендованного дома неподалеку от
Медана – Эмиль разливал чай, – вместе с матерью его детей, которая когда-то была такой миловидной, а теперь выглядела такой хмурой, словно созерцала жизнь, которая никогда не могла бы стать ее.
Поскольку у него имелись по крайней мере восемь фотокамер и различное оборудование в тяжелых ящиках, ему нужно было, чтобы Александрин помогала носить их по Марсовому полю. День за днем они ходили на выставку. Он хотел запечатлеть все. Впервые с 1889 г. они поднялись на вторую смотровую площадку Эйфелевой башни и взглянули вниз на город. Сияло солнце. Начался новый век, и Париж был одет к этому началу.
Он фотографировал крыши домов, двигаясь вокруг площадки до тех пор, пока у него не получилась полная панорама города от промышленных районов на востоке до улиц и садов на западе. Когда они собрали воедино панораму, они увидели мир – такой же великолепный и гармоничный, как его романы, вошедшие в огромную эпопею. Это была не покрытая дымкой масса крыш, которую она увидела в первый раз; это была обширная коллективная работа XIX в., сотворенный человеком океан, в котором ее муж был одним из ярчайших маяков.
Они проснулись ночью с головной болью и болью в желудке и подумали, что, видимо, съели что-то не то. Он сказал ей: «Утром нам полегчает». Потом они снова заснули, и ей показалось, что она видит его лежащим и не может ничем помочь ему.
Она проснулась в больнице в Нёйи. Через три дня она достаточно окрепла, чтобы отправиться домой. Она пошла прямо в комнату на втором этаже и упала на колени, рыдая и обнимая тело; она провела с ним час. Даже будучи слабой и находясь еще в клинике, она подумала о
Жанне и попросила издателя пойти к мадемуазель Розеро и сообщить ей ужасную весть, чтобы она с детьми могла проститься с ним.
Виновный так и не был найден. Смерть была названа трагической случайностью и национальной катастрофой, но обе женщины знали, что кто-то, вероятно, пробрался по крышам, пока невидящие прожекторы шарили над городом, и заложил чем-то дымоход, а затем снова открыл его рано утром.
Их враги не достигли цели. Огромная молчаливая толпа следовала за катафалком от улицы Брюссель до кладбища Монмартр. Солдаты делали «на караул», когда процессия проходила мимо. Она сама планировала каждую деталь этой церемонии. Это было величайшим общественным событием в Париже со времен похорон Виктора Гюго. Она была слишком слаба, чтобы присутствовать на погребении, но она знала, что в толпе у могилы стоят двое детей и молодая женщина, которую ошибочно могли принять за вдову, и что их фотографии присоединятся к ее фото, положенному в гроб.
Она продала некоторые картины и предметы антиквариата, а также землю в Медане между железной дорогой и Сеной. Она удостоверилась, что у Жанны есть все, что нужно, потому что он не сделал всех необходимых финансовых распоряжений; что Дениза и Жак упорно трудятся и не пытаются воспользоваться добротой своей матери. Они обсуждали одежду и мебель и цветы на могилу, в которой покоился отец детей.
Она по-прежнему каждый год ездила в Италию, но ее место было в Париже и в доме в Медане, который стал местом паломничества. Каждый год в первое воскресенье октября главные светила литературного мира приходили на станцию и шли к этому дому, чтобы отдать дань уважения Мастеру. Два года спустя после его смерти в 1904 г. сотни людей пришли на торжественную церемонию в память о нем. Жаль, что дети не смогли стать свидетелями славы своего отца. Маленький Жак страдал от туберкулеза и проходил лечение в больнице в Нормандии, которую Александрин осмотрела лично. Она напоминала матери Жака, что он должен как можно больше есть, а между приемами пищи ему следует давать много молока и яиц. Через несколько дней, когда все почитатели Эмиля уехали по домам, она снова написала ей:
«Демонстрации уважения нашему дорогому герою были поистине великолепны. Будущее сулит хорошее отцу наших дорогих детей. Когда-нибудь они захотят узнать все о трудах, которым он посвящал свою жизнь, пока она не оборвалась. Я надеюсь, что они поймут, что тем, как они себя ведут, они помогают сохранять славу имени Золя. Ты будешь рядом, чтобы направлять и учить их многим вещам – к сожалению, гораздо меньшему их количеству, чем я могла бы научить их, потому что ты не знала его так же хорошо, как я, прожившая рядом с ним тридцать восемь лет.
Его насильственная смерть нанесла нам обеим жестокий удар, и в наших страданиях любовь его детей стала огромным счастьем для меня. Я чувствую, словно их любовь исходит от него, и это заставляет меня заботиться о них даже больше, чем я считала бы возможным».
Великолепный метрополитен
В душный жаркий четверг 19 июля 1900 г. сотня людей всех возрастов, обликов и размеров стояла перед небольшим киоском, который недавно появился на тротуаре авеню Де-ла-Гранд-Арме. Некоторые, отчетливо осознавая свое место в истории, смотрели на часы. Другие находились там просто потому, что они случайно проходили мимо и присоединились к толпе из принципа или потому, что хотели выяснить, почему так много людей ждут своей очереди, чтобы попользоваться одним и тем же туалетом.
Ровно в час дня стеклянные двери распахнулись, и пьянящий запах соснового леса вырвался в парижский воздух. Толпа прошла под стеклянным козырьком и протопала вниз по деревянным ступеням к освещенному киоску, где можно было разменять банкноты, и прилавку, за которым виднелось миловидное улыбающееся лицо и был наготове билет. Людям понравилось, что под землей царит приятная прохлада. Кто-то воскликнул: «Я бы здесь и отпуск свой провел!» – и все с ним согласились.
Они купили билеты – прямоугольные карточки розового или кремового цвета, на которых был изображен то ли собор, то ли электростанция, – а затем поспешили вниз по лестнице, и там сильный порыв арктического воздуха сжал им горло. Несмотря на холод, здесь преобладал резкий запах креозота. Зрачки у людей стали расширяться, и они смогли различить рядом с аквариумным светом электрических фонарей асфальтовое покрытие, которое уходило во тьму. По обеим сторонам покрытия имелись две цементных борозды, а на дне каждой выступал брусок из блестящего металла. Из мрака вышли люди в черных свитерах с красным логотипом и буквой «М», вышитой на воротнике, и объявили, что всякий, кто дотронется до блестящего рельса, умрет моментально. Пораженные, люди отступили, и перед пассажирами были поставлены три деревянные решетки кирпичного цвета, сверкающие в электрическом свете.
