Понимал ли этот чувствительный молодой человек, по вечерам записывавший ее рассказы, как искусно Мизиа лавирует, скрывая подлинные пружины, которые двигали ею, свои социальные амбиции и честолюбие, как и многое другое? Как стремится создать свой образ таким, каким ей хотелось предстать перед будущими читателями? Понимал ли он все это? Трудно сказать. Гораздо легче представить себе саркастическую мину Шанель, когда он читал ей, племяннице Мизии Мими, Габриэлль Дорзиа[318] и кому-нибудь из гостей старательно переписанные им страницы, а Мизиа, довольная, продолжала свою постоянную игру, капризничала и, смеясь, говорила: «О нет! Это совсем не то, что я хотела сказать!»
В 1947 году она совершила паломничество в Венецию. Фотожурналист Хорст рассказывал биографам Мизии, как она, почти совсем слепая, показывала ему в галерее Академии свои любимые картины, с какой страстью говорила о них, вспоминая все детали, которые не могла уже видеть. Когда он проводил ее в номер отеля, она бросила на кровать все оставшиеся у нее лиры и сказала Хорсту: «Возьмите, вы еще вернетесь сюда, мне они больше не пригодятся».
В Венеции Хорст снял ее в последний раз. Тонкая, изящная, хрупкая, трогательная — как не похожа она на сытую, довольную, избалованную Мизию-кошечку, какой мы видим ее на еще недавних фотографиях. И насколько прелестнее, утонченнее она на этом своем последнем снимке, одиноко стоящая перед старинным венецианским дворцом!
Венеция, эта «вечная утешительница», с какой она простилась навсегда, не принесла ей — в который раз! — успокоения.
А Париж готовил для нее новые мучения: равнодушие молодых, все растущую душевную и физическую усталость, болезни. Ей случалось падать на улице, и незнакомые люди помогали ей добраться до дома. И новые утраты: в 1949 году в автомобильной катастрофе погибла племянница Мими. Единственным прибежищем Мизии остались наркотики, которые верно вели ее к саморазрушению. Становилось все труднее и опаснее доставать их. Мизиа, теперь часто терявшая ощущение реальности, была уверена, что сама диктует законы, что ее привилегированное положение гарантирует ей безопасность. Тщетно Шанель умоляла ее быть осторожнее. Мизию уже ничто не могло остановить. Она стала безнадежной наркоманкой, не пытавшейся даже скрыть это. В Монте-Карло в аптеке громко требовала, чтобы ей продали морфий. Теперь за обедом в присутствии людей или бродя по Блошиному рынку, она не таясь кололась прямо через юбку. В один прекрасный день раздался звонок в дверь. На пороге стоял полицейский. Мизию арестовали, потому что ее имя нашли в списке тех, кто перепродает наркотики. Почти сутки она провела в камере с пьяными проститутками, бродяжками, наркоманками, пока не вмешались ее влиятельные друзья. Теперь она вздрагивала при каждом звонке в дверь. Но все больше и больше становилась зависимой от морфия. Перестала следить за собой, стала неряшливой, забывала о еде.
В сентябре 1950 года, вернувшись из Швейцарии, куда увозила ее Шанель, пытаясь оградить от опасности, Мизиа слегла и уже не могла подняться. Утром 15 сентября горничная вызвала ее приятельницу Дениз Мейер[319]. Та рассказывала биографам Мизии, что нашла ее в полном сознании, спокойно отдающей себе отчет в том, что умирает. «Знаешь, — сказала она Дениз, — жизнь вовсе не так прекрасна». Во второй половине дня приехали Шанель, Кокто, Клодель, который в тот же день записал у себя в дневнике: «Мизиа в бывшей квартире Серта. Она выглядит удивительно молодо. Она причастилась».
К вечеру Мизиа перестала говорить, дышала все отрывистее и труднее. Друзья уходили один за другим. Ночью она бесшумно отошла. Ей минуло в марте 78 лет.
Ранним утром приехала Шанель. Велела перенести Мизию в большую кровать Серта под балдахином и выйти всем из комнаты, Коко обмыла, причесала, загримировала ее, одела во все белое с широкой бледно-розовой лентой на груди, на которую положила белую розу. Когда Коко наконец разрешила войти, раздался возглас удивления: Мизиа никогда не была так прекрасна, даже на полотнах художников, влюбленных в нее. Это был последний дар, принесенный Шанель подруге, с которой ее так многое связывало.
Мизию отпевали в польской церкви на улице Камбон, совсем рядом с Домом Шанель. Похоронили ее на маленьком кладбище близ Вальвена, где покоился Малларме.
Н. Тодрия
Авриль, Сюзанн
Александра, королева Англии, жена Эдуарда VII
Альфонс XIII, король Испании
Ан, Рейнальдо
Андерсен, Ханс Кристиан
Ане, Клод
Анри, полковник
Ансерме, Эрнст
Апак
Аполлинер, Гийом
Аргутинский-Долгоруков, Владимир, князь
Арокур, Эдмон
Астрюк, Габриэль
Бакст, Леон
Барнс, Альберт Кумбс
Батай, Анри
Батон, Рене
Бах, Иоганн Себастьян
Бенкендорф, Д. А.
Бенуа, А. Н.
Бернар, Тристан
Бернстайн, Анри
Бертело, Филипп
Бетховен, Людвиг ван
Бибеско, Жорж де
Бланш, Жак Эмиль
Блюм, Леон
Боннар, Пьер
Брадле, Женни
Бреваль, Люсьенн
Бриан, Аристид
Буало-Депрео, Никола
Бурж, Элемир
Бутон, Лион
Бэйби Леон
Бюлов, Ганс фон
Вагнер, Козима
Вагнер, Рихард
Валери, Поль
Валлетт, Альфред
Валлоттон, Феликс
Вальдек-Руссо, Пьер
Ван Гог, Винсент
Ван де Вельде, Анри Клеман
Верлен, Поль
Вестминстерский герцог, Хью-Ричард-Артур
Вилли (Готье-Виллар Анри)
Владимир Александрович, великий князь
Владимиров, Петр
Воллар, Амбруаз
Вюйар Жан Эдуар
Галльени, Жозеф
Гаррос, Ролан
Геон, Анри
Гёзи, Пьер
Гийом, Поль
Гитри, Саша
Говилль (Годебска), Катрин де
Годебска, Ида
Годебска, Мари-Анн (Мими)
Годебска, Софи, мать Мизии
Годебски, Сипа
Годебски, Сиприен, отец Мизии
Годебски, Сиприен, прадед Мизии
Годебски, Франсуа
Годебски, Франц Годебски, Эрнст
Голд, Артур
Голль, Шарль де
Готье-Виньаль, Луи де
Гранадос, Энрике
Греффюль, Элизабет де
Григ, Эдвард
Грис, Франсуа де
Гумберих, Чарлз
Гурмон, Реми де
Гюго, Виктор
Гюисманс, Жорж Шарль
Дамиа (Дамиен, Марица)
Дафф, Джульетта
Дебюсси, Клод
Дега, Эдгар
Доде, Альфонс
Доннэ, Морис
Дорзиа, Габриэлль
Достоевский, Федор
