Я уже рассказывал, как цензура вскрывала и прочитывала письма. Получение посылок из-за границы в России было сопряжено с не меньшими трудностями. Стремясь поощрять приобретение отечественных товаров, власти конфисковывали присылаемые из-за границы предметы роскоши, ткани и новую одежду. Скоро даже за поношенную одежду, присылаемую из Франции и Германии родственникам, оставшимся в России, стали требовать такую пошлину, что получатели предпочитали отказываться от посылок. Например, мы очень страдали от холода, но, когда нам отправили посылку с теплыми вещами, мы отказались ее выкупать. Излишне уточнять, что посылка не вернулась отправителям, и понятно, кому досталось ее содержимое.
Получение в России иностранных газет было запрещено, вне зависимости от политической направленности издания.
Однако такое создаваемое режимом давление на умы скоро стало менее заметно. Человек привыкает ко всему, а русские – самый фаталистический народ Европы. Вот две причины, объясняющие, как население могло внешне беззаботно жить среди постоянных опасностей. Оно танцевало на многих других вулканах, танцевало и на этом. Люди ходили в гости и приглашали гостей к себе. В тесных квартирках, неотапливаемых, без мебели, плохо одетые люди устраивали приемы, угощая приглашенных отвратительным чаем без сахара. Несмотря на лохмотья и дырявые ботинки присутствующих, там незримо витал дух светскости.
Люди жили не просто текущим часом, а текущей четвертью данного часа. Никто не пытался ни заглядывать в завтрашний день, ни ограждать себя от возможных опасностей, так как капризы и сюрпризы судьбы опрокидывали все расчеты. Во время одного раута, если можно употребить это слово, я видел поразительное сближение противоположностей: буржуа, разбогатевший на спекуляциях (которые тогда наказывались с крайней суровостью) и арестованный за это, но отпущенный до суда на свободу, непринужденно разговаривал и шутил с судьей, который через два дня осудил его на десять лет тюрьмы. И в этот момент оба персонажа сценки знали, какую роль предстоит сыграть одному в судьбе другого; вне всяких сомнений, они знали, что наказание, которое будет назначено спекулянту, не может быть смягчено не потому, что этот человек был дворянского происхождения, а потому, что, не будучи пролетарием, он, по обычаям той эпохи, должен был быть осужден на максимальный срок[35].
Нужно ли говорить, что контроль, осуществлявшийся над обществом ГПУ и другими службами, никоим образом не спасал граждан от вооруженных разбоев, краж и грабежей? Все эти преступления имели корыстные мотивы и были вызваны всеобщей нищетой и разрухой. Благодаря практически полной безнаказанности ряды преступников постоянно пополнялись.
В 1923 году, ночью, после концерта, мы с сестрой были ограблены посреди улицы. Жили мы неподалеку, и нам не хватило совсем немного времени, чтобы укрыться в доме. Под угрозой револьвера двое налетчиков отобрали у нас все, что мы имели: деньги, украшения сестры, дорогой перстень с сапфиром, который мне ранее удалось сберечь, а также пальто – и сестры, и мое. Должен, однако, заметить, что по моей просьбе грабители вынули из бумажника и вернули мне документы; в таких случаях переговоры были возможны. Затем те двое, чьих лиц мы не сумели рассмотреть, велели нам идти по улице до ее конца не оглядываясь; что мы и были вынуждены сделать. Через четверть часа мы оказались в безопасности дома. Сначала мы не понимали смысла навязанной нам прогулки; позднее узнали, что налетчики, которых так и не смогли найти милиционеры, были нашими соседями: жили в доме напротив. Они хотели незаметно для нас вернуться домой. Еще мы узнали, что они тоже служили в милиции. Все сразу стало ясно: и то, как эти субъекты так хорошо изучили наши привычки, и почему милиция не сумела выйти на их след.
Иногда в злоключениях такого рода бывали и комичные моменты. Мой друг, по фамилии Милошевич, подвергся нападению грабителя зимней ночью. Сначала нападавший отобрал у него все деньги (а было их совсем немного), затем часы и, наконец, теплое пальто. Стоял страшный холод. Милошевич воззвал к совести грабителя, уговаривая его хотя бы отдать взамен свое, тонкое и плохенькое пальто. Грабитель великодушно согласился. Поскольку новое пальто совсем не грело, Милошевич бегом бросился домой. Вернувшись к себе, он рассказал жене о приключившейся неприятности и показал полученное при вынужденном обмене пальто. Они вместе стали осматривать его в надежде обнаружить хоть какие-нибудь следы, которые могли бы вывести на грабителя. И нашли в карманах банковские билеты и несколько украшений: несомненно, это была добыча от предыдущего ограбления.
Наконец, в 1926 году, в Киеве, куда я приехал с выступлениями, со мной приключилась жуткая история. Сейчас, когда прошло уже немало времени, та кошмарная ночь представляется мне скорее эпизодом из низкосортного детектива. И все равно, вспомнив этот случай, я вновь пережил испытанный мной тогда ужас с такой остротой, о которой даже не подозревал.
Чтобы были понятны обстоятельства дела, надо сказать, что Киев очень большой город, что в некоторых его районах жилищный вопрос стоял далеко не так остро, как в Ленинграде, и, наконец, что законы гостеприимства в советской России, вследствие небезопасности передвижения по улицам, стали очень свободными.
Вечер. У меня между двумя концертами образовался свободный день, которым я воспользовался, чтобы самому сходить в театр. После спектакля я выхожу на улицу в час ночи. Идет дождь. Неподалеку от театра, из которого я вышел, замечаю прилично одетую плачущую девушку. Подхожу:
– Товарищ, вам помочь?
– Товарищ, – отвечает она мне, – я не знаю, как мне быть. Я хотела вернуться домой, но боюсь идти одна. На улицах в этот час небезопасно, а живу я далеко.
Я понимаю причину ее страхов. Извозчика, как я знаю, найти невозможно. Предлагаю девушке проводить ее. Она внимательно рассматривает меня, словно пытаясь понять, с кем имеет дело, потом принимает мое предложение, уверяя в своей признательности. Мы долго идем. Не сожалея о своей галантности, я все-таки мысленно отмечаю, что мы направляемся в отдаленный район города. Раньше там жила городская аристократия. Вот, наконец, и дом ее отца.
– Товарищ, – обращается ко мне девушка, – зайдите, прошу вас. Мой отец будет счастлив лично поблагодарить вас.
Вхожу. Едва узнав о причине моего появления, отец рассыпается в благодарностях. Мы представляемся друг другу. Его фамилия Сиренко. Он человек скромного происхождения, но манеры его великолепны; он настаивает на том, чтобы я остался разделить с ними ужин.
