немедленно. Первыми внесли или ввели под руки раненых. Командир экипажа лично у трапа считал:
— Четыре, пять, шесть… Сколько всех?
— Восемь.
— Пассажиры есть?
— Четверо.
— А это что?
— Коляска от мотоцикла.
— А на какой черт она?
— Так мы и мотоцикл с нею…
— И он не нужен!
— Товарищ пилот… Это мотоцикл особый. Для музея. На нем сам шеф Борисовского гестапо ездил.
— Ухлопали его?
— Так точно! Отъездился.
— Тогда кати! А это что?..
— Самый ценный груз. Любовь!
— Письма что ли?
— Так точно! Лично моих тридцать восемь, — пошутил подошедший к самолету Леня Хамченков.
— Так много?! Когда же вы их писали?
— Через день по три слова: «Любовь все разгорается».
— Васька! Мой депеш не растеряй. К теще адресованный.
— Что за такой депеш?
— Инструкция, как реконструировать мою перину.
— Зачем ее реконструировать?
— Чудак. Раньше я спал на пуху, теперь привык на лапнике да мху.
— Кончай шутки, ребята. Время загрузки истекает.
— А мы уже все и погрузили.
— Ай да ребята. Ну, молодцы!
— Так мы ж десантники!
С начальником штаба Алексеевым, который на базе временно оставался за командира, было все обговорено заранее, но не лишними были и еще кое-какие напутствия:
— Разведку не прекращать, ни ближнюю, ни дальнюю!
— Так и будет, товарищ командир.
— Подготовку к зиме продолжать, особенно заготовку продовольствия. Заметет — самолет не сядет, да и к сброшенным грузам не так-то просто по сугробам добираться.
— Тут снега, говорят, не глубокие.
— Всякие зимы бывают.
— Учтем и это. Сколько думаете пробыть в Москве?
— Неделю, не больше. Впрочем, какая будет погода. Если возникнут осложнения, немедленно радируйте. Постараюсь тут же вернуться.
— Есть, товарищ командир!
Пилот выглянул из двери самолета, показал на часы. Командир и начальник штаба обнялись.
— Счастливо!
Самолет тяжело разбежался по поляне, подпрыгнул раз, второй и, благополучно оторвавшись от земли, поплыл над макушками деревьев, натужно забираясь все выше и выше, строгим курсом на северные звезды. Слева гибкой лентой потянулась знакомая, ставшая родной и близкой река Березина. Неспокойна, тревожна она ночью. Стелются, взметываются по ее берегам пожары, и оттого воды ее багрово кровавы. Сколько их, всполошных пожаров на горизонте! Что там горит? Казармы оккупантов, их штабы или мирные избы крестьян, землянки, подожженные карателями? Нет. Карателям уже нечего тут жечь. Они спалили на белорусской земле все, что могли спалить. Теперь на них самих обрушилась всенародная месть! Горит земля под ногами фашистских оккупантов. Не сдается, не покоряется гордая советская Березина. Как вешним половодьем, смывает она бурными водами весь хлам со своих чистых, светлых берегов. Смыты ею следы иноземных солдат Наполеона, кайзера, Пилсудского. Смоет она и следы кованых сапог солдат Адольфа Гитлера. Ведь родная Белоруссия в беде своей не осталась одна. У нее столько братьев и сестер! И каждый тянет ей руку помощи.
В темных лесах кое-где вспыхивали и сейчас же гасли, прятались, видать, огоньки костров, конечно же партизанских. В одном месте костер горел особенно жарко, и было видно, как сидят вокруг него вооруженные люди. Гул самолета всполошил всех. Люди засуетились, в два счета разбросали головешки. Знакомая картина. Наши ребята. Сушили одежду, наверно, а может, просто грелись. Ночи-то холодные.
Пилот, кажется, тоже увидал переполох у костра, помахал крыльями. «Свои, ребята! Свои! Отдыхайте спокойно». Но костер долго не загорался вновь. Наверно, был строг командир, а может быть, привал кончился, и бойцы ушли своей дорогой.
На линии железной дороги Минск — Смоленск самолет атаковал рой трассирующих пуль. Казалось, вот-вот они изрешетят труженик Ли-2. Особенно неистовствовал пулеметный огонь слева.
— Пролетели станцию Крупки, — сообщил, наклонившись, борт-инженер.
— Знакомая нам, — кивнул головой Огнивцев.
— А правее — Славное.
— Бывали и там… Лучше бы лететь правее Славного.
— Там зенитный огонь из Толочина. Тут спокойнее пройдем.
И верно. Прошли благополучно. Но лететь над занятой врагом территорией еще часа два. А за это время всякое может случиться. Главное, чтоб не увязались следом ночные истребители. От них трудно отбиться невооруженному транспортнику. Только за последнее время над смоленскими лесами погибло два таких вот трудяги. Пришлось командованию снять маршруты через смоленскую зону ПВО врага. Путь лежит теперь через леса Валдая, Торопца, Невеля, Полоцка, Борисова.
Железная дорога, не раз атакованная и выведенная из строя, осталась позади. Огнивцев в последний раз оглянулся. Зарево над Березиной не угасало. Вспомнилась затерявшаяся в лесах деревенька Гумны. Как там ее жители? Спасся ли кто во время облавы карателей?..
В Москву прилетели ранним ноябрьским утром. Самолет коснулся бетонной дорожки раз, два и, шустро пробежав по ней, остановился. Крутой разворот, небольшой подкат. Моторы, взревев, замолкли. Из кабины вышел улыбающийся пилот:
— Вот и все, товарищи, приехали!
— На какой аэродром?
— Вас приняли с почестями на Центральном аэродроме Москвы. Прошу!
Первым из самолета вышел пилот. За ним Огнивцев. У трапа его встречал офицер в новенькой шинели и добротной шапке-ушанке. Поодаль стояла «эмка».
— Представитель разведотдела майор Мегера! — вскинув руку к головному убору, представился он. — С благополучным прибытием вас, товарищи!
— Спасибо! Благодарим за встречу.
— Раненых — в «санитарку», сейчас отвезут в госпиталь, а вас прошу ко мне, — сказал майор.
— Повезете, в штаб?
— Нет, что вы. В гостиницу. Вам предоставлен трехдневный отдых.
— Да ну! — не удержался Огнивцев.
Три дня отдыха в Москве, в родной столице. Какая это большая награда, какая несказанная радость для воина, прибывшего из далеких бурлящих белорусских лесов!
Уже в машине у Огнивцева вызревал план этого отдыха. Красная площадь. Музей Владимира Ильича Ленина. Театр. Желательно Большой. Площади. Памятники выдающимся людям.
Но уже первый его день внес свои коррективы. Рано утром в гостиницу, где остановились Огнивцев и его товарищи, ввалился радостно возбужденный Артур Карлович Спрогис. Вот это сюрприз! Объятия, поздравления и взаимные расспросы, расспросы…
— Ну, как вы там?
— Воюем помаленьку. А вы как? Рана-то зажила?
— Затянулась, затянулась, ну ее к лешему. Готов хоть сегодня на Березину. Но… — Артур Карлович грустно вздохнул, — дороги наши, как видно, разойдутся, друзья мои.
— Как? Почему?
— Принято решение усилить руководство борьбой с фашистами в его тылу в Прибалтике. Создать по белорусскому образцу Центральный штаб объединенных групп и отрядов Прибалтийских Советских Республик. В этот штаб на работу «сватают» меня. И нельзя отказаться… А мне так хотелось снова вернутся к вам, на Березину. Все эти дни, пока лечился, сердце было с вами. Думал о вас, волновался. Чертовски переживал, когда узнал о дивизиях фашистов, брошенных против вас и партизан. Как там дела? Как удалось благополучно вырваться? Хорошо ли устроились на новой базе? Да рассказывайте же, побольше, поподробнее!..
Огнивцев и его спутники рассказывали, дополняя друг друга. Спрогис слушал
