После полудня этот гигантский цыганский табор выступил на восток, направляясь в Пологи.
Здесь, на границе Таврической и Екатеринославской губерний, очень рельефно вырисовывалась работа «Батьки». Кстати, не так далеко отсюда лежало и Гуляй-Поле, его родина и главный притон его неуловимой армии. Куда ни взглянешь по сторонам дороги, то торчат трубы разрушенных экономик, то чернеют развалины крестьянских хуторов, то среди деревень зияют громадные плеши — выжженные кварталы. «Идейный» противник Советской власти, как его сначала расценивали врангелевские газеты, хорошо поработал для «спасения» России!
В Пологи мы прибыли 3 октября поздно вечером.
Красная конница, как потом выяснилось, шла лощинами параллельно нам. Аэропланы, с наступлением темноты, потеряли ее из виду близ Орехова, откуда она повернула, как и мы, на Пологи. Возле этого громадного селения она отдыхала несколько часов. Но о близости противника никто не знал в Пологах. Иначе, едва ли рискнул бы так грозно поглядывать и покрикивать полк. Астахов, уже раздобывший себе где-то и штаны, и верхнюю рубаху.
Живо! Воды, умыться! — командовал он хозяину своей хаты, соседней с тою, в которой я остановился.
Нема воды.
Как нема? Вон колодец.
Та хозяин не позволяет брать.
Какой хозяин?
Та я-то.
Ах ты, распросукин сын! Тебя, видно, мало большевики учили!..
Через несколько минут выученный белым полковником хохол, потирая одной рукой спину, другой поливает воду из ковша на ладони грозного члена военносудебной комиссии.
На утро мы двинулись на юг, узнав, что командир корпуса, с оперативной частью штаба, находится в селе Черниговке. Отъехав верст 15, в Семеновке сделали привал.
Маркуша знает свои обязанности. Через четверть часа возвращается с молоком.
Надо бы у кого-нибудь попросить ложку.
Ложка есть. Купил?
«Купил за три огляда».
Как так? Что это значит?
Так меня покойный батька учил: руки-ноги есть, украсть можешь; только три раза оглянись, не гонятся ли. Хозяйка резать хлеб в кладовую, а я ложку в карман. Много их валялось на столе… Не золото.
Да ведь это безобразие… преступление.
Нам ложка-то нужна ведь? Ложка на походе то же, что винтовка в бою.
Тыловой сброд начал пошаливать, «партизанить». Иные по необходимости, другие из любви к искусству.
В Черниговке, громаднейшем селении, которое тянется чуть не на 12 верст вдоль дороги, ген. Абрамов встретил бродяг не особенно дружелюбно.
Ваше дело не рыскать по деревням, а сидеть и писать бумаги, — распушил он «дежурство» (административную часть штаба), во главе которого теперь стоял его родной брат — полковник П. Ф. Абрамов.
Командир корпуса, педант и формалист, чисто официально относился и к брату, начальнику хозяйственного отделения штаба. Дежурный генерал Тарарин остался в Токмаке и только здесь, в Черниговке, мы узнали, что он уцелел во время налета, пролежав со страху всю ночь где-то на дне оврага.
Я доложил ген. Абрамову, кого надо считать истинным виновником того, что мы из Сладкой Балки не вернулись в Токмак.
— И зря не вернулись, — заметил он. — Там сейчас полное спокойствие. Конечно, убитых много, но неприятель хозяйничал там лишь несколько часов. Никакого восстания махновцев не случилось.
На следующий день к вечеру, не без некоторого стыда, возвратились мы в Токмак, в свои квартиры.
«Тогда считать мы стали раны, товарищей считать».
Налет красных наглядно показал дряблость нашего тыла, неспособного к организации даже для самозащиты.
Красная конная дивизия еще 1 октября забралась в наше расположение со стороны Бердянска и стала двигаться по ночам на северо-запад. Трудно сказать, была ли у летучего неприятеля какая-нибудь определенная задача или ему просто хотелось попугать белые тылы.
О движении врага хорошо знали в Мелитополе, в штабе 1-й армии, которой командовал ген. Кутепов. К этому времени Врангель разделил свое войско на две армии, из которых одна вела операции на севере и востоке, вторая охраняла первую со стороны противника, засевшего у Каховки.
Однако в штабе Кутепова могли только гадать о том, куда направятся красные с вечера 2 октября, на Мелитополь ли, чтобы произвести здесь разгром тыловых учреждений, или обрушатся на Гальбштадт и Токмак. Ген. Топилин, инспектор тыла донского корпуса, он же начальник гарнизона в Токмаке, вечером 2 октября получил из штаба армии предписание — быть наготове и дать отпор неприятелю, в случае появления его у Б. Токмака. Страдая слабостью зрения, генерал не захотел долго возиться с большой телеграммой, — на шести страницах, — при искусственном свете, отложил эту работу до утра и предался своему любимому спорту — игре в преферанс.
В Токмаке, помимо небольшой марковской саперной полуроты, стояла целая казачья часть — 3-й Донской запасный полк, с 18 пулеметами, под командой генерала Герасимова, того самого, который высек немца в Ак-Мойнаки. Помимо этого, множество боеспособного элемента переполняло сотни разных учреждений. Еще в июле всем нам были розданы австрийские винтовки, предписано было научиться действовать ими, всегда держаться начеку, составить план на случай тревоги и т. д. Увы! Безволие и преступная небрежность проявились и в этом деле, где речь шла уже о шкурном интересе.
Мы воевали, окруженные тысячью красных и зеленых Вандей, а генералитет, невзирая на самые свирепые приказы Врангеля, палец о палец не стукал для того, чтобы обратить армию тыловиков в такой организм, который мог бы самообороняться хотя бы от махновцев или от неприятельских налетчиков.
Все спали. Одних усыпляли самогон и флирт, других — винт и преферанс, третьих — упоение своим превосходительным величием.
Результаты этого сна были налицо. Налет красных, двое суток безнаказанно разорявших наши тылы, произвел у нас не только страшный переполох, но и большую разруху.
«Корпоп», конечно, в это время «ревизовал» госпитальные церкви в Евпатории. Зато Донской атаман прибыл в Токмак утром 2 октября и вечером невольно испытал прелести фронтовой жизни. Он привез знамя
Зюнгарскому калмыцкому полку. Это знамя уже дважды давало ему повод развлечься от севастопольской скуки поездкой на фронт, куда Врангель командировал его чаще всего в качестве провозвестника своей воли.
Зная собственную непопулярность среди боевого элемента, атаман для задабривания казаков всегда привозил им какие-нибудь подарки. То раздавал сотни две- три английских брюк с нашитыми казачьими лампасами, то столько же комплектов американского белья. Иногда он выступал с речами, которые обычно производили впечатление как раз обратное тому, которого он добивался.
