Наконец я нащупал руками проволоку и хотел с облегчением вздохнуть. С ужасом понял, что дышать стало очень трудно: вместо воздуха был только дурманящий аромат полугнилой свеклы. Я схватил одной рукой проволоку и попытался двинуться "задним ходом". Зажатая свеклой проволока не поддавалась, кроме того, мне не от чего было оттолкнуться: скользкая свекла просто скользила по мокрому лотку. Вертикальные стенки лотка, почти зажавшие меня, были совершенно гладкие и скользкие.
Мелькнула отчетливая мысль: погибаю. Вместо того чтобы быстренько прокрутить в сознании прожитые годы, мне почему-то представилось, как будет суетиться Пастухов, командуя добычей моего тела из-под толщи полугнилой свеклы. Эта картина наполнила злостью, я сосредоточился и начал кое-что соображать. Еще подергал проволоку, она немного поддалась, хотя каждый рывок меня тоже вдвигал вглубь лотка. Тогда я изменил тактику и начал перед гирляндой отгребать свеклу и переносить ее назад, рискуя замуровать себя. Гирлянда пошла легче, и я продвинул ее на полметра назад. Сообразил лечь на бок. Теперь я руками и плечами упирался в стены лотка, выталкивая ногами свеклу по дну лотка впереди себя. Дело пошло веселее, но на моем пути отступления вырастала куча свеклы, почти перекрывающая лоток.
Двигать ее и дышать ставало все труднее, и моя "расклинка" начала проскальзывать. Неожиданно пришло облегчение. Это женщины, обеспокоенные моим долгим отсутствием, увидели некие толчки свеклы, и начали ее усиленно отгребать назад от входа в преисподнюю. Когда они увидели мою ногу, то быстренько вытащили меня за нее вместе со злополучной гирляндой, которую я не выпускал из рук.
Первое, что я сделал "на воле" – открыл вентиль подачи воды и убедился, что она свободно проходит по лотку. Несколько минут сидел и вдыхал воздух, только слегка разбавленный запахом "бродивших" буряков, не чувствуя ни холода, ни мокрой одежды.
Женщина, добывшая гирлянду, тихо плакала, глядя на меня. Не знаю, сколько длилась моя операция: для меня время остановилось. На заводе ничего не заметили: знали, что последняя кагата подает свеклу с трудом. Кстати: из такой свеклы сварить белый сахар уже невозможно, и завод гнал утфель – мелкий желтый сахар пополам с патокой. Его можно, наверное, употреблять для изготовления каких-нибудь пряников, или в следующем году добавлять в сироп при изготовлении настоящего сахара.
Выдохся завод, выдохлись люди, кончилась даже гнилая свекла. Завод прекратил работу, уже очень "дерганную" в конце сезона. Начинался ремонт.
Расставание с заводом. Техника и музыка – народу.
Дорогие вы мои,
Планы выполнимые!
(В. В.)
Я был включен в ремонтную бригаду Иосифа Матвеевича Веркштейна, о котором уже немного рассказывал. Он принадлежал к рабочей аристократии завода, и все умел и знал. Меня он начал учить по настоящему. Человек он был юморной, любил подшучивать и разыгрывать людей, но его уроки слесарного мастерства были строги и деловиты, Не знаю, что он рассказывал обо мне у себя дома, но его дочка Маечка – ровесница и одноклассница Тамилы, восхищенно смотрела на меня как на восходящее слесарное светило.
Иосиф Матвеевич (ИМ) совершенно игнорировал присвоенные его рабочим разряды. Мы ремонтировали трансмиссии, вращающиеся в огромных баббитовых подшипниках, большие паровые вентили и насосы. Первая и самая грязная работа – их разборка и чистка. Бригадир без зазрения совести приставлял к этому делу ("продиферить" насосики) всех, кроме себя и меня, числящегося все еще "подручным слесарем". Сейчас, во всяком случае, до 1988 года, когда я вынужден был заглядывать в Единый тарифно-квалификационный справочник, – такой специальности нет вообще. Поэтому моя профессия, вписанная в трудовую книжку, – либо атавизм, либо местное изобретение. Мы с бригадиром уходили "к бабцам", – заливать баббитом и затем "шабрить" подшипники, ползуны насосов и притирать большие бронзовые клапана. ИМ никогда не ругал меня, величал только по имени-отчеству, только иногда позволяя себе исторические пассажи, если я проявлял недомыслие или неумение. Если подшипник "не шел", значит, валу в нем было "так же хреново, как Наполеону на реке Березине" или "фюреру под Москвой". Если все "срасталось", – значит мы это "разделали как бог черепаху" или как "немцев под Сталинградом". Мне было интересно работать с ИМ. Возможно, ему было интересно учить.
Дома жизнь была довольно беспросветной, хотя и с надеждами на будущее улучшение. Не хватало пищи. Одежда и обувь состояли в основном из заплат. Дома приходилось бывать не так много: для ремонтников рабочий день опять стал 10-ти часовым, при одном выходном. Надо было ухаживать за огородом, добывать и рубить дрова и выполнять еще тысячу дел по хозяйству. Конечно, мама и Тамила не все могли делать, а у меня не хватало вечеров и воскресенья. Да и работа липла ко мне, как блохи к собаке. Например, сломался замок. Я его починил, мама похвалилась соседке, какой у нее сын рукодельник. Немедленно у меня появилась гора допотопных поломанных запоров, которые надо было ремонтировать.
Меня стал заботить свет, точнее – освещение по вечерам. У керосиновой лампы было уязвимое место – стекло. Оно почему-то трескалось или разбивалось, лишая нас вечеров, когда можно было читать. Я, как крупный спец по коротким замыканиям, хотел решить проблему капитально: устроить автономное электрическое освещение. Для этого у местного умельца Серветника был приобретен источник тока – генератор с велосипеда. Я, уже знавший, что ток бывает переменный и постоянный, почему-то возжелал последнего, возможно я мечтал о зарядке аккумуляторов на период безветрия. "Постоянный, постоянный, – если крутить постоянно", – развеял мои сомнения относительно рода тока сельский умелец.
Я начал строить ветроэлектростанцию. Из разрезанных вдоль трубок я изготовил шесть лопастей. Вместе с Витей Вусинским из дубовой чурки выточили на его станке ступицу; в ее косые пропилы я вставил и закрепил лопасти. Колесо ветряка получилось диаметром больше метра. Все это я насадил на вал. Большой шкив на валу передавал вращение маленькому на генераторе. Устройство, кроме ветряка, конечно, было размещено в ящике, снабженном мощным хвостом – флюгером, который должен был разворачивать ветряк против ветра. Поток электроэнергии снимался с контактных колец, не мешающих повороту ветряка. Настоящий ветряк я видел в брошенном совхозе в 1941-м. Высоко, на решетчатой колонне вращалось многолопастное колесо. Только там ветряк качал воду. Шток в центре колонны ходил вверх – вниз. Мы с Вилей Редько цеплялись за него, – без какого либо напряжения шток поднимал и опускал нас обоих. Такая машина снилась мне по ночам…
