– Пятьдесят, – сказал первый по-немецки.
– Пятьдесят пять, – сказал второй.
– Шестьдесят, – не уступал первый.
Первый закончил торг, предложив семьдесят семь, а я выдвинул дополнительное условие – они должны дать нам ещё кофе с молоком. Еврей согласился. Второй, идя потом за мной, сказал: «Восемьдесят!» Но сделка была заключена, а поскольку нам обещали кофе, мы не хотели больше торговаться за каких-то двадцати франков.
Еврей привёл нас к своему банкиру – сам-то он был всего лишь агентом. Банкир также был еврей. Он попросил у нас банкноты, мы дали девять, три из них принадлежали мне. Он очень внимательно рассмотрел их и ушёл в другую комнату, а мы сели на скамейку и потихоньку ели хлеб.
Наконец, от жгучей тоски по кофе наше терпение лопнуло, и мы позвали банкира. Никто не вышел. И вдруг у меня возникла мысль, что нас ограбили! Я поделился этой идеей со своим товарищем, и он согласился. Чтобы привлечь внимание, мой товарищ изо всех сил ударил тяжёлыми деревянными счетами о приклад своего ружья. Поскольку и на этот раз никто не вышел, он замолотил кулаками по разделявшей комнаты деревянной перегородке. Тут же появились оба еврея, и с таким видом, как будто они что-то задумали. Евреи снова спросили, есть ли у нас ещё деньги, и снова попросили подождать, но мой товарищ приставил дуло ружья к голове одного, а я взял за горло другого, требуя отдать наши деньги. Тут, осознав, что им сейчас наступит конец, они поспешно отсчитали наши деньги, причём большую часть заменили золотом. Мы захватили того еврея, который привёл нас в это место и повели с собой, но оказавшись на улице, он начал клясться, что он не виноват в происшедшем. Мы решили поверить ему, помня об обещанном кофе, и отправились к нему домой.
Мы поели, потом мой товарищ захотел вернуться в предместье, но я так устал, что решил остаться и переночевать, чувствуя себя безопасно в компании двух баварских кавалеристов. Так что я лёг на диван и заснул – пожалуй, было уже около пяти утра.
Не прошло и получаса, когда меня разбудили сильные боли в животе. Мне было очень плохо, я был уверен, что еврей отравил меня. Я думал, что умираю, я настолько ослаб, что не мог добраться до бутылки водки, лежавшей в ранце. Я попросил одного из баварцев подать мне её. Выпив, я почувствовал себя лучше, снова лёг на диван и задремал. Я не знаю, долго ли я спал, но, проснувшись, обнаружил, что мой хлеб исчез. Остался только маленький кусочек, который я спрятал в свой ранец вместе с бутылкой водки и повесил рядом с собой. Раввинская шапка тоже исчезла, несомненно, её украли баварцы. Однако не это огорчало меня больше всего. Кроме колик в животе и других болячек, я снова отморозил правую ногу – открылась старая рана. Первая фаланга среднего пальца правой руки еле держалась на своём месте, а от страшного холода прошлой ночи правая ступня так распухла, что я не мог обуться. Я смазал ногу мазью подаренной мне поляками, перебинтовал старыми тряпками, а сверху обвернул куском овчины, закрепив её верёвкой. Так же пришлось поступить и с правой рукой.
Я уже собрался идти, но еврей остановил меня и сказал, что он может продать мне немного риса. Я согласился, подумав, что от риса мне станет лучше. Кроме того, я попросил достать мне какой-нибудь горшок для готовки, и он принёс мне небольшой медный котелок. Я привязал котелок и ботинок к ранцу, отдал еврею десять франков и ушёл.
Вдруг я услышал отчаянные крики, и увидел женщину, плачущую над лежавшим у входной двери покойником. Она остановила меня и попросила помочь ей вернуть то, что у неё отняли.
– Я жила в этом доме, – сказала она, – с этими негодяями евреями. Мой муж тяжело болел. Ночью они забрали у нас все самое ценное, что у нас было, а сегодня утром я вышла позвать кого-нибудь на помощь. Убедившись, что поиски бесполезны, я вернулась, чтобы покормить моего бедного мужа. Но представьте себе мой ужас, когда я увидела его лежащего мёртвым у двери! Злодеи воспользовались моим отсутствием и убили его. Oh, monsieur, не оставляйте меня! Пойдёмте со мной!
Я ответил, что ничем не могу помочь, а для неё было бы лучше всего присоединиться к покидающим город. Она сделала жест рукой, желая сказать, что она не может так поступить. Вдруг послышались звуки ружейной стрельбы, мне пришлось оставить эту несчастную женщину и двигаться в направлении Ковно. Я попал в десятитысячную толпу мужчин, женщин и детей. Все страшно спешили, и каждый, стремясь быть первым, бил и отталкивал своего собрата по несчастью.
Случаю было угодно, чтобы я познакомился с капитаном Молодой Гвардии и моим земляком.[79] С ним был лейтенант – его денщик, и усталая лошадь. И полк, и рота этого капитана прекратили своё существование. Я поведал ему о своих несчастьях, а он дал мне немного чая и кусок сахара. Тотчас же после этого мощный поток множества людей разлучил нас.
Во главе группы солдат, которые, похоже, входили в состав гарнизона – я не смог определить точно – барабанщик бил отступление. Через полчаса мы дошли до выхода из предместья, дальше идти стало легче. Выйдя из города, я шёл и никак не мог освободиться от мыслей о нашей армии. Пять месяцев назад мы вошли в столицу Литвы радостные и гордые собой. Теперь же мы покидаем город разбитые и несчастные.
ОТ ВИЛЬНО ДО КОВНО. – ПОЛКОВАЯ СОБАКА. – МАРШАЛ НЕЙ. – СОКРОВИЩНИЦА АРМИИ. – Я ОТРАВЛЕН. – ЖИР ПРЕСТУПНИКОВ. – СТАРЫЙ ГРЕНАДЕР ФАЛОППА. – ГЕНЕРАЛ РОГЕ. – ОТ КОВНО ДО ЭЛБИНГА. – ДВЕ МАРКИТАНТКИ. – ПРИКЛЮЧЕНИЯ СЕРЖАНТА. – Я СНОВА ВСТРЕЧАЮ ПИКАРА. – САНИ И ЕВРЕИ. – ФУРИЯ. – ЭЙЛАУ. – ПРИБЫТИЕ В ЭЛБИНГ.
Едва мы преодолели четверть лье, как вдруг показались казаки. Они были справа – на холмах, и слева – на равнине. Но атаковать они не стали – мы находились слишком далеко. Чуть позже я наткнулся на труп лошади артиллерийского офицера с овчинным чепраком на спине. Именно эта вещь мне была сейчас крайне необходима, чтобы защитить мои бедные уши, поскольку я не мог идти дальше без риска потерять их. В наборе хирурга имелись ножницы. Я попытался отрезать кусок чепрака и сделать нечто вроде наушников, но моя правая рука замёрзла, а левая онемела. Я сильно расстроился и был в отчаянии, а тут ко мне подошёл один из солдат вильненского гарнизона. Он оказался сильнее, чем я – ему удалось отрезать чепрачный ремень. Он отдал мне половину. Поскольку ничего лучшего у меня не было, я обвернул им голову и продолжал свой путь.
Потом я услышал грохот пушек и ружейную стрельбу – это арьергард Нея сдерживал атаки русских. Те, кто не мог сражаться, кинулись бежать. Я тоже, но мои отмороженные ноги в разбитых сапогах не слушались меня. Вдобавок, вернулись боли в животе, и я остановился. Позади себя я услышал непонятный шум и упал – меня сбили с ног несколько убегавших солдат Рейнской Конфедерации. Я упал в полный рост, и тут же несколько других пробежали прямо по моему телу. Я с трудом встал, боль была адская, но я уже настолько привык к страданиям, что не обращал на это никакого внимания. Арьергард близко – если он пройдёт, я пропал, но маршал приказал стоять и сражаться, чтобы дать людям время оставить город. В распоряжении маршала было только триста человек.
