Иосиф Кобзон - Как перед Богом

Я не стану останавливаться на всех положениях, которые делают категорически невозможным для меня получить "религиозный паспорт". Вместе с тем материализм я никому не навязываю, но и во мне под любыми предлогами никто не имеет права насаждать религию в какой бы то ни было форме.

Не просто так в моей книге "Истерика" еще в 1991 году появилось стихотворение "Правда"!

Написано это 7 января 1990 года, а сегодня уже 2005 год в самом разгаре. И что же? Да то, что страна во многом отброшена в своем развитии на сто лет назад, когда разными путями преследовалась свобода совести или, проще говоря, не было не ущемленного права исповедовать любую религию или не исповедовать никакой…

Над страной снова довлеет православное самодержавие в ущерб свободам, провозглашенным еще Февральской буржуазно-демократической революцией 1917 года, когда был, свергнут царь и власть впервые полностью перешла к Советам! Кстати, даже большевики не были против Советов…

Надеюсь, Иосиф Давыдович, вы не в обиде, что я не стал объяснять всего этого по телефону?

5 мая 2005 года. Вечером Лужков, Кобзон и я стояли на крыльце музея в Брестской крепости. Ждали приезда руководителя Белоруссии Александра Лукашенко. Лужков и Кобзон разговаривали. Я слушал, чтобы потом внести главное из услышанного в свои исторические записки. Они обсуждали разные проблемы (какие — уже не помню). И вдруг (такое запоминается) Кобзон говорит: "Юрий Михайлович, все с организацией эшелона к 60-летию Победы идет по плану. Но… есть одна ошибка. Мы осуждаем искажение истории, и тут же искажаем ее сами…"

- Что ты имеешь в виду? — насторожился Лужков.

- На паровозе, идущем во главе "Эшелона Победы", утопающий в цветах портрет солдата. А ведь, если мы решили повторить все, как было в 45-м, там должен быть портрет Сталина! — напоминает Кобзон.

- Да! Это надо исправить, — сразу соглашается Лужков. — Я дам команду!

И… мало-помалу разговор переходит на другие темы.

…Наступает 6 мая. Эшелон прибывает в Минск. Но на паровозе Победы — все тот же портрет. мая. Поезд Победы встречает Смоленск. И снова впереди — тот же портрет. Я осторожно спрашиваю: "Иосиф Давыдович, а что… не удалось Лужкову восстановить историческую правду?"

Кобзон вскипает: "Да железнодорожные чиновники из Москвы не хотят, боятся, как бы чего не вышло. И Людмила Ивановна Швецова, зам Лужкова, ответственная за проведение акции "Эшелоны Победы", никак не решается взять на себя эту ответственность. Но я это так не оставлю, и в Москву "Эшелон Победы" придет, как в мае 1945". С этими словами он выходит из своего купе и отправляется на переговоры в главный вагон. Возвращается нескоро, и я опять спрашиваю: "Ну что?"

- Еле добился своего. Дошло до того, что сказал: "Если что случится, валите на меня. Говорите, это Кобзон как художественный руководитель акции все устроил". А они мне: "Да Вы хоть представляете, чем все это пахнет? С Белорусского вокзала, куда прибывает "Эшелон Победы", сразу на весь мир разнесется, что Сталин снова возвращается в Москву… Представляете, какая реакция будет на это у глав почти 60 стран мира, приглашенных в Москву вместе с нами отпраздновать 60-летие Победы над фашизмом? Из-за Вас и Лужкову достанется". А я им отвечаю: "Да Лужков не меньше моего хочет, чтобы не искажали историю. Потому и просил передать всем, что берет это дело под свою ответственность". Короче, они начали там что-то согласовывать, а потом вдруг заявляют: "Мы, вроде бы, готовы, да где взять портрет Сталина?" И тут меня выручили "союзники из Смоленска": "Иосиф Давыдович, мы найдем!" В общем, завтра посмотрим…

Вечером, опережая эшелон, мы с Кобзоном на его машине из Смоленска уехали в Москву (это 400 км), чтобы главный певец страны мог подготовиться к встрече эшелона на Белорусском вокзале. мая 2005 г. включаю телевизор. И… все каналы в новостях показывают: "Белорусский вокзал. Народу — видимо-невидимо. Все ликуют. Встречают "Эшелон Победы". Медленно приближается главный паровоз страны. И чем ближе, тем отчетливее просматривается на лобовой его части утопающий в цветах портрет Сталина…"

…Кобзон — человек очень выдержанный. Его трудно вывести из себя. Однако был случай, когда он обиделся на меня так, что даже называть стал по имени-отчеству, а потом все-таки не выдержал и говорит: "Вы меня, Николай Алексеевич, опекаете сильней, чем моя Неля после моей операции в Германии… И как только Ваша жена Вас переносит?" Я отшутился: "Она привыкла". Тогда я не сказал, отчего с моей стороны по отношению к нему имела место такая жесткая опека. Дело в том, что Неля Михайловна (супруга Иосифа Давыдовича), насмотревшись на то, как тяжело проходила у Кобзона та опаснейшая операция, и на то, какой ужас был с Кобзоном потом, мне как другу семьи сказала, как она теперь за него переживает и как заботится и боится, как бы чего не случилось из-за перегрузок и вообще из-за недальновидного отношения Кобзона к своему здоровью. Ведь уже на почве операции произошло такое ослабление организма, что и пневмония была, и правая почка не к добру воспалилась… Словом, ее откровения произвели на меня такое впечатление, что и я после операции старался быть предупредительным, чтобы… как бы чего не вышло, иначе… как бы я потом смотрел в глаза Неле Михайловне? Говорила же, как ему надо беречься! Хоть и обиделся на меня Кобзон, но, думаю, зная все это, я не имел даже морального права поступить по-другому. В самом деле, после постоперационной пневмонии (а хорошие врачи знают, что это одно из предупреждений о возможности летального исхода) Кобзон, как ни в чем не бывало, вышел на вокзале в Бресте под ледяным дождем (накануне 60-летия Победы) петь перед ветеранами. Пиджак и рукава у него промокли, хоть выжимай. Я настоял, чтобы Кобзон снял пиджак и попытался, хоть так, просушить рубашку, а пиджак повесить поближе к обогревателю, который попросил организаторов найти обязательно. Потом настоял, чтобы организовали ему чай и суп без острых специй. Поначалу Кобзон подчинился, а потом, чуть ли не рассвирепел и заявил: "Я что, маленький, что вы все за меня решаете?" Это было, когда я уговорил его после второго выступления еще в худших условиях (к ледяному дождю добавился хлесткий ветер) пойти съесть что-то горячее и щадящее. Он с трудом согласился. Ему принесли горячую гречневую кашу с тушенкой (он ее, кажется, очень любит). Налили красное вино и чай.