С началом Второй мировой войны французский министр внутренних дел предложил Казем-Беку распустить партию. Тогда «Глава» перевел младороссов на нелегальное положение. В феврале 1940 года начались аресты младороссов. 3 июня 1940 года Казем-Бек и множество других «партайгеноссе» были арестованы французской полицией и отправлены в концлагерь Верне д’Арьеж, где уже находились ранее арестованные младороссы. Был ли арестован Вова, неясно. С одной стороны, в партии он состоял в Главном Совете, но его всерьез никто не воспринимал, так что в партийных материалах о нем просто не говорится. С другой стороны, Матильда в «Воспоминаниях» вообще не упоминает о связях с младороссами и ничего не говорит, где был Вова с августа 1939 года по июнь 1941 года.
Казем-Бек, князь А.М. Путятин и несколько других вождей младороссов были освобождены из концлагеря 7 августа 1940 года, то есть после разгрома Франции. Какое-то время Казем-Бек пожил с семьей на юге Франции, то есть в неоккупированной ее части, а затем через Испанию отправился в США. Там он меняет ориентацию и выступает в поддержку СССР, а затем начинает печататься в американском журнале «Единая церковь» – органе Московской патриархии. С 1944 года Казем-Бек преподает русский язык и литературу в Йельском университете.
После войны французское правительство запрещает Казем-Беку въезд в страну, и «Глава» попадет под колпак ФБР. Тогда Казем-Бек вместе с семьей уезжает в Женеву, где 18 сентября 1956 года бросает семью и улетает в Прагу, а затем в Москву. 16 января 1957 года в статье в газете «Правда» он обличает американский империализм.
Казем-Бек поступает на службу в Московскую патриархию. Поначалу он там был переводчиком и привлекался для пропагандистских выступлений на радио, затем стал членом редколлегии «Журнала Московской Патриархии», где регулярно публиковался. А с 1962 года был также консультантом Отдела внешних церковных сношений и гидом церковных делегаций западных католиков и протестантов. Казем-Бек был награжден церковными орденами Святого Владимира III и II степеней и грамотами патриархов Алексия I и Пимена.
Похоронен Казем-Бек по благословению патриарха Пимена 23 февраля 1977 года на небольшом кладбище Афонского подворья в ограде храма Преображения Господня в селе Лукино под Москвой. Отпевал его епископ Зарайский Иов и архиепископ Волоколамский Питирим. Любопытно, в каких чинах были люди в штатском, присутствовавшие на похоронах, да и в каком чине был сам усопший? Во всяком случае, не ротмистр.
Сразу оговорюсь, мы крайне мало знаем об особах, приближенных к императору, включая Кшесинскую, ее мужа и сына. Воспоминания Кшесинской, где она ухитрилась почти ничего не сказать о своей среде[36], типичны. Так, например, все без исключения члены «августейшего» семейства практически не упоминают о своей деятельности в годы Второй мировой войны. При этом большинство «особ» оказались на территории, занятой немцами, и многие сотрудничали с немцами вместе с русскими, находившимися на службе в СС. Представьте на секунду, что какая-либо «особа» хотя бы плюнула на каску солдата вермахта – как бы это расписали в красках в десятках мемуаров! А с немцами многие «особы» очень хотели сотрудничать, да те не выразили ни малейшего желания иметь дело с августейшей фамилией.
3 ноября 1939 года, в день объявления Францией и Англией войны Германии, племянник мужа Кшесинской великий князь Владимир Кириллович обратился с манифестом к русскому народу в качестве Главы Российского императорского дома: «Коммунизм не изменил своего существа: его целью по-прежнему остается разрушение современного мира со всей его вековой культурой. Большевизм обречен на неизбежную гибель, которая может наступить гораздо раньше, чем мы думаем. Время приближается… Быть может в этом испытующем огне сгорит и кровавая коммунистическая власть». И далее всё в таком же духе. В манифесте нет ни слова с осуждением Германии или Англии и Франции. Прочитав его, человек, на знающий истории войны, решит, что 3 сентября СССР напал сразу на всю Западную Европу, включая Германию, Англию и Францию, дабы разрушить их «вековую культуру».
Тут стоит оговориться, что не все члены дома Романовых были настроены столь антисоветски и русофобски. Да, да, русофобски! СССР сохранял нейтралитет и в последующие полтора года делал все, чтобы не быть втянутым в войну, а Владимир Кириллович уже 3 сентября 1939 года мечтал, чтобы советская власть сгорела в огне войны вместе с десятками миллионов русских людей.
В 1932 году на Лазурном Берегу умирал старик. Его жена давным-давно жила отдельно в Лондоне, многочисленные дети рассыпались по Западной Европе и Новому Свету, и он остался один. Великий князь Александр Михайлович чувствовал приближение смерти и спешил закончить свои мемуары: «Мне пришло в голову, что хотя я и не большевик, однако не мог согласиться со своими родственниками и знакомыми и безоглядно клеймить все, что делается Советами, только потому, что это делается Советами. Никто не спорит, они убили трех моих родных братьев, но они также спасли Россию от участи вассала союзников.
Некогда я ненавидел их, и руки у меня чесались добраться до Ленина или Троцкого, но тут я стал узнавать то об одном, то о другом конструктивном шаге московского правительства и ловил себя на том, что шепчу: «Браво!». Как все те христиане, что «ни холодны, ни горячи», я не знал иного способа излечиться от ненависти, кроме как потопить ее в другой, еще более жгучей. Предмет последней мне предложили поляки.
Когда ранней весной 1920-го я увидел заголовки французских газет, возвещавшие о триумфальном шествии Пилсудского по пшеничным полям Малороссии, что-то внутри меня не выдержало, и я забыл про то, что и года не прошло со дня расстрела моих братьев. Я только и думал: «Поляки вот-вот возьмут Киев! Извечные враги России вот-вот отрежут империю от ее западных рубежей!». Я не осмелился выражаться открыто, но, слушая вздорную болтовню беженцев и глядя в их лица, я всей душою желал Красной армии победы.
Не важно, что я был великий князь. Я был русский офицер, давший клятву защищать Отечество от его врагов. Я был внуком человека, который грозил распахать улицы Варшавы, если поляки еще раз посмеют нарушить единство его империи. Неожиданно на ум пришла фраза того же самого моего предка семидесятидвухлетней давности. Прямо на донесении о «возмутительных действиях» бывшего русского офицера артиллерии Бакунина, который в Саксонии повел толпы немецких революционеров на штурм крепости, император Николай I написал аршинными буквами: «Ура нашим артиллеристам!»
Сходство моей и его реакции поразило меня. То же самое я чувствовал, когда красный командир Буденный разбил легионы Пилсудского и гнал его до самой Варшавы. На сей раз комплименты адресовались русским кавалеристам, но в остальном мало что изменилось со времен моего деда.
