Лично мне совершенно очевидно, что это действительно сэкономило время русским исследователям.
В апреле 1958 года – через месяц после встречи в Восточном Берлине – я начал слушать передачи русской станции. Было очень удобно, что можно выбирать время сеансов. Хорошо также, что мой радиоприемник был с наушниками. Ими я пользовался, чтобы уменьшить помехи.
Петр хотел, чтобы сеансы последовательно нумеровались. Вскоре я принял сообщение номер один и расшифровал его. Оно было тренировочным. Решив, что надо сообщить о наличии нормальной связи, я для пробы написал письмо тайнописью, которой меня обучили в Восточном Берлине. В следующем месяце пришло сообщение по радио, завершавшееся лаконичным «Спасибо за письмо». Это означало, что адрес также функционировал нормально. Через некоторое время я отправил первое письмо, содержащее информацию. Сообщил, что связался с американской штаб-квартирой в Мадриде: результат удовлетворительный. Поездка, которую мы намечали, оказалась возможной, и я назвал время моего предполагаемого отпуска. Вскоре после этого поступило первое задание, которого я не могу забыть: «Мы заинтересованы в сведениях о готовности к ядерному нападению с испанских баз».
Я опешил в буквальном смысле слова: неужели меня считают супергероем? Или это просто пробная проверка, чтобы посмотреть, чего от меня можно ожидать в проекте «Средиземноморье»? Признаюсь, я не ожидал такого быстрого и «лобового» начала моей испанской эпопеи. Даже с учетом того, что давно и окончательно выбрал роль и сторону в «холодной войне», я мучаюсь угрызениями совести до сих пор.
Но впервые это случилось в Мадриде.
Я попросил заранее заказать мне номер в отеле «Хилтон»: там жили главным образом американцы. Броню организовал мой знакомый из штаб-квартиры, если помните, тоже американец. Но это было лишь началом его любезностей. Прибыв в отель, я обнаружил в номере роскошный букет цветов, а также бутылку виски и поздравление с прибытием от командующего. Тогда-то у меня и родились первые угрызения совести. Ведь я был встречен всеми этими людьми, моими друзьями и знакомыми, так открыто, с такой доброжелательностью! И где бы я ни появлялся, они были рады. Никто из них не подозревал во мне волка в овечьей шкуре! Как индивидуумы, они мне нравились почти все.
Теперь, по прошествии многих лет, когда я мысленно возвращаюсь к поездке в Мадрид, я поражаюсь некой странности: мои посещения там одной американской штаб-квартиры за другой, вообще мое интенсивное общение с американцами как в Швеции, так и за ее пределами – во всем этом никто в Стокгольме не видел ничего страшного. Это не привлекало никакого внимания СЭПО, и никого не интересовало.
Но как только дело касалось русских…
Тут уж тайно фотографировалась каждая моя встреча с советскими военными, даже если я общался с ними, просто выполняя служебные обязанности. Слава Богу, мы не проводили в то время секретных встреч. Но представляю, какой бы поднялся переполох, если бы СЭПО узнало, например, о моем посещении советской штаб-квартиры в Восточном Берлине! Шведский нейтралитет… был ли прав Петр, не доверяя ему? Почему мое времяпрепровождение в американских штаб-квартирах не вызывало никакого интереса у нашей секретной полиции?
А что думали о моих перемещениях в Центре? Там, безусловно, имели от них большую пользу. Но вместе с тем, не казалось ли странным, что я так ловко всюду мог проникать? Не крылось ли что-то за этим? Могло ли все зависеть только от моих способностей где угодно становиться персоной грата? Должна же быть причина более высокого порядка! И если так, то как она соотносится со шведской политикой свободы от союзов? Возможно, не так уж удивительно, что русские раз за разом ставили ее под сомнение?
Испанская поездка превзошла все ожидания.
Правда, в мадридской штаб-квартире, с ее сутолокой и мешаниной военных чинов, оказалось не так много возможностей что-либо узнать. Не мог же я прямо спросить: как у вас тут с готовностью? Да если бы и ответили, это были бы только слухи. Но произошло примечательное событие – меня послали в Южную Испанию на американскую базу стратегических бомбардировщиков под Севильей. Я прибыл туда, держа в кармане рекомендацию штаб-квартиры.
Меня не раз удивляло, почему мне позволили поехать туда без малейших задержек и заминок? Теперь ответ известен. В штаб-квартире многие знали, что в США я уже получал разрешения посещать базы стратегических бомбардировщиков, окруженные покровом всяческой секретности. Так почему не разрешить то же самое в Испании?
В Севилье мне не пришлось «охотиться» за готовностью. Вся авиабаза ей буквально дышала. Поначалу, очевидно, строившаяся как постоянная, она сейчас имела иное предназначение: выдвинутая вперед авиабаза для прибывающих из США бомбардировщиков. С первого взгляда я определил шесть «дежурных» самолетов, из которых три стояли в готовности. Через три недели в Севилью со своих основных баз должны были прилететь новые, чтобы сменить этих на боевом посту.
Все вокруг кишело военной полицией, оцепившей хранилища атомных бомб. Дело в том, что самолеты прибывали из США без груза, но после начала дежурства к ним подвозили и подвешивали атомные бомбы.
Хранилища представляли собой подземные бетонные бункеры с единственной бомбой в каждом. Над поверхностью поочередно возвышался только один бункер. С дополнительной тщательностью ограждали все места, где находились или транспортировались атомные бомбы.
К трем самолетам, стоявшим в готовности, мне удалось подойти на десять метров. Но это был предел. Переносные ограждения окружали место стоянки, и внутри патрулировал недовольно посматривающий военный охранник. Без особого пропуска проникнуть сюда никто не мог. Обладателей пропусков было немного, и охранники каждого знали в лицо. В готовности стояли Б-47, а их экипажи – общим числом шесть человек – находились рядом, внутри специального здания. Готовность – пятнадцатиминутная, считая от сигнала тревоги до старта.
Никто на базе не знал, какие цели в Советском Союзе подлежат бомбежке. Приказ хранился в запечатанном конверте, и до особой команды открывать его запрещалось. Кроме того, было несколько вариантов задания: особенность сигнала указывала, какой именно будет осуществляться в этот раз. Шесть пилотов, находящихся в готовности – действительно сплоченный народ – чувствовали себя уверенно при любом варианте, поскольку каждый неоднократно отрабатывался ими на тренажерах в США. Все было скрупулезно продумано и отточено до автоматизма.
Технический персонал, обслуживавший атомные бомбы, также не страдал недостатком тренировок. Как только очередная «тройка» самолетов вступала в готовность, три бомбы транспортировались к ним из хранилища, поднимались и подвешивались. Когда на смену приходили три новых самолета, наступало время транспортировать три следующих бомбы. А после того, как дежурство первой «тройки» заканчивалось, три первых бомбы вновь возвращались в хранилище. И так постоянно.
