Ответ Сталина был скор и краток — двенадцать существенных слов: «Молния. Станица Вёшенская Вёшенского района Северо-Кавказского края Михаилу Шолохову. Письмо получил пятнадцатого. Спасибо за сообщение. Сделаем все, что требуется. Назовите цифру. 16.IV.33 г. Сталин».
Странно, что вождь просит расчеты на выделение зерна у писателя, а не у местных властей!
Для Шолохова головоломка — как понимать посул: «Сделаем все». И почему нет ответа на просьбу прислать «доподлинных» коммунистов? Неужто Сталин доволен комиссией ЦК во главе с Лазарем Кагановичем, которая побывала на Дону еще в ноябре? Шолохов, как видим, не причислил ее к «доподлинным». Еще бы, ведь он читал в своей областной газете «Молот» навязанное проверяющей комиссией постановление: «Ввиду особо позорного провала хлебозаготовок поставить перед партийными организациями задачу сломить саботаж хлебозаготовок, организованный кулацкими контрреволюционными элементами, уничтожить сопротивление части сельских коммунистов, ставших фактическими проводниками саботажа, и ликвидировать несовместимые со званием члена партии пассивность и примиренчество с саботажниками…»
И все-таки он не понапрасну писал — помощь обещана. Шолохов и секретари двух райкомов без всякого промедления всё, что попросил вождь, рассчитали и подсчитали. Шолохов подписал письмо, начатое просто: «16 апреля. Станица Вёшенская. Дорогой т. Сталин!..»
Сталин опять без проволочек направляет это послание Молотову: «Вячеслав! Думаю, что надо удовлетворить просьбу целиком… Кроме того, нужно послать туда кого-либо (скажем, Шкирятова), выяснить дело и привлечь к ответу Овчинникова и всех других, натворивших безобразия». Озабоченный, чтобы его поручение исполнили срочно, добавил: «Завтра!»
Потом Дон и Шолохов будут благодарить Сталина — еще бы, такая забота. Знали бы они, что резолюция вождя не отклик сострадания или отречение от пагубной политики на селе. На письме Сталин сделал пометку для Молотова: «Дело это приняло, как видно, „общенародную“ огласку, и мы после всех допущенных там безобразий — можем только выиграть политически. Лишних 40–50 тысяч пудов для нас значения не имеют…»
Сталин в этой своей игре правильно решил не тянуть с ответом — народ тут же должен был узнать о заботе Кремля. Но вопреки расчетам Шолохова зерна почему-то было обещано в три раза меньше запрошенного, всего 40 тысяч пудов. Вёшенцам и соседям нетрудно было сосчитать, что значила эта цифра для 100-тысячного населения. Потому Шолохов опять за письмо: «Дорогой т. Сталин! Т-му Вашу получил сегодня. Потребности в продовольственной помощи для двух р-нов (Вёшенского и Верхне-Донского), насчитывающих 92 000 населения, исчисляются минимально в 160 000 пудов…»
Тревожно на душе писателя — весна: каждый день дорог, в мае надо заканчивать сев… Пишет Солдатову в последний день апреля: «Положение у нас остается хреновым. Это по всему СКК (Северо-Кавказскому краю. — В. О.). С севом провалились, с харчами… лучше уже не говорить. А можно коротенько и сказать: не только пухнет люд, но и помирает. Во всяком случае, сейчас несравненно тяжелее, нежели в 1921–1922 гг.». Припомнился первый после окончания Гражданской войны голод 1921 года.
Как жить в такой жизни? Может быть, радоваться, что переписывается с самим вождем, что тот посулил помощь благодаря его, Шолохова, вмешательству, что идут в Вёшки на его имя телеграммы от вождя, вызывая почтение у одних, ненависть у других? А может, сделав дело, уехать, уехать — «эвакуироваться», как писал в отчаянии? Писатель остается в Вёшках. Невероятное самообладание!
Он делится своими переживаниями с Левицкой, отвечая на ее письмо: «Дорогая мамаша! У вас нет причин для того, чтобы быть мною недовольной. Ничего не стряслось. И я все такой же, только чуть-чуть погнутый. Сотнями мрут от голода люди, а тысячи и десятки тысяч ползают опухшие и потерявшие облик человеческий… Опухший колхозник, получающий 400 гр. хлеба пополам с мякиной, выполняет дневную норму…» Не обошелся без язвинки: «В интересное время мы живем! До чего богатейшая эпоха! А вы говорите, что я Вам „не нравлюсь“. Я сам себе не нравлюсь, не глядя на то, что завтра 1 мая».
Сообщил и о том, что два послания Сталину — «единственный продукт „творчества“ за полгода». Каково это для писателя с двумя незаконченными романами.
Дополнение. «Закон о пяти колосках» отозвался в военном романе «Они сражались за родину». Шолохов дал в нем слово старику-овчару: «Мою сноху в тридцать третьем году присудили на десять лет. Отсидела семь, остальные скостили. Только в прошлом году вернулась. Украла в энтот голодный год на току четыре кило пшеницы. Не с голоду же ей с детьми подыхать? Вот за эти десять фунтов пшеницы и пригрохали ей за каждый фунт по году отсидки. За них и отработала семь лет».
Не преувеличил писатель. В законе так и было: «В качестве меры судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты — расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет…»
…Молотов не забыл, как Шолохов обличал его в письме Сталину. На старости лет принялся защищаться (когда надиктовал биографу свои воспоминания): «Читаю критиков о Шолохове… Восхваляют: такой он был честный, гуманный, такой добрый, хороший! В Вёшенском районе арестовали несколько человек, так он каждого защищал. Поставил перед ЦК вопрос помочь хлебом… Но так тогда надо всем районам помогать, а за счет чего? За счет рабочих, что ли? Только колоссальное доверие к партии и, в частности, к Сталину помогало держать крестьян и рабочих, чтобы они терпели и шли на новые жертвы… Мы все-таки выстояли перед мировым империализмом». Понять его чувства можно, но и то явствует, что он догматик в оценках этой жуткой страницы прошлого.
Сталин продолжает держать свой народ в неведении, что голод, что мор лютуют. Страна велика, глядишь, не все и прознают.
Вёшенец не убоялся, что за защиту земляков ему «пришьют казачий уклон».
Он берется за новое письмо в Кремль. Упрям — коли решил, то напишет и отошлет.
Мария Петровна одобрила затею — что ей оставалось: мужа не переупрямить. Но у самой, когда шла на почту отправлять письмо, сердце в перестук: казалось ей, что у мужа опасное намерение… Сколько же можно досаждать просьбами Сталину? Говорят, крут, не любит поперечников. К тому же как-никак помог… Конечно, ой, как скудна помощь…
