Где-то весной 1964 года под бременем этих забот я тоскливо смотрел в подготовленный редакцией план выпуска на будущий год, ведь столько интересного и значительного еще оставалось за пределами планами. Тут стремительно входит в редакцию Николай Васильевич Лесючевский.
– Виктор Васильевич! Почему вы не включили в план выпуска рукопись нового романа Ильи Сельвинского о революции и Гражданской войне?
– Рукопись только недавно поступила. Я отправил ее на рецензию Кузьме Горбунову, вскоре он обещал...
– Нечего ждать рецензию, Илья Сельвинский – известный поэт, профессиональный писатель. А что у вас в плане выпуска?
Я посмотрел в подготовленный проект плана, назвал первые имена в алфавитном порядке.
– Балябин, Белов, Карпенко, Носов...
– Какие-то Кучкины-Мучкины, а Сельвинского нет. Ставьте в план выпуска.
– Из Кучкиных-Мучкиных могут новые Шолоховы вырасти, а из Сельвинского – только Сельвинский, – вдогонку уходящему Лесючевскому бросил я.
Все эти годы издательской деятельности я действительно жадно читал рукописи неизвестных авторов в надежде, авось найду нового Шолохова. Вот вгорячах и признался Лесючевскому.
Естественно, в план выпуска 1965 года поставили рукопись Ильи Сельвинского, а Белов, Балябин, Карпенко и другие «мои» рукописи оказались вне плана. Из «моих» попал только Евгений Носов, книга которого и вышла в 1965 году, о чем здесь уже говорилось.
Приведу здесь несколько фраз из писем Николая Родичева, посланных мне из Хабаровска, где он надолго застрял, работая над новой повестью, а я слезно умолял его вернуться на работу, мне тоже нужно дорабатывать «Гуманизм Шолохова»; к тому же исполнять обязанности заведующего – это значит каждый день ходить в издательство, принимать авторов, разговаривать с редакторами, с начальством и пр. и пр.
«Ты меня ждешь в Москве, – склонный к юмору, писал Николай Иванович 12 августа 1964 года, – ая ползаю по большой карте Северного Сахалина и Камчатки, в ожидании армейских документов на вылет туда и в ожидании кирзовых сапог, положенных мне согласно новых условий жизни. Насчет жизни я не оговорился, ибо всегда предпочитал вот такую размашистую бродячую жизнь среди незнакомого мне люда и среди незнакомых сопок...
В общем, ты уже по эпиграфу догадался, что мне здесь нравится. Я для прогулки выбираю поближе закоулки: на Сахалин, на погранзаставу, где можно было бы побеседовать с беженцами-китайцами. Написал рассказец, сочинил ответ одному армейскому прозаику с убедительной просьбой заняться изучением новых уставов, вместо написания новелл. Любовь к этому во многом еще дикому, мятежному краю возникла отнюдь не из нелюбви к издательству. Дела издательские меня тревожат. Чаще других вспоминаются фамилии засланных в набор моих авторов. Проследи за рукописями Любимова, поступившего к нам недели 2 тому назад из редакции «Известия» с письмом Аджубея или Иващенко; и за прохождением рукописи Амлинского, которая поступила с 2 рецензиями. Здесь не помешал бы и твой собственный глаз.
Других рекомендаций не даю, поскольку ты не выполнил прощальных наставлений. Следи за своевременной сдачей рукописей в производство – это главное. Второе: распределяй (и требуй выполнения) на чтение редакторам рукописи. А третьим останется – подписание документов и чтение рецензий. Четвертым – береги здоровье. Если ты будешь ежедневно сидеть «от» и «до», ты скоро выйдешь из игры. Физически окажешься непригодным к этой изнурительной по нервной нагрузке работе».
Через какое-то время в отчаянии я посылаю Н. Родичеву письмо или телеграмму: не могу я каждый день ходить на работу, столько замыслов, столько нужно прочитать, написать, к тому же и теннис полюбился настолько, что я был готов каждый день играть, играть... А перед игрой с Олегом Михайловым столько возникало интересных разговоров, он вел переписку с парижской эмиграцией, писал книгу о Бунине, которую задумал представить как кандидатскую. К тому же он стал ведущим рецензентом нашего издательства, а рецензии хорошо оплачивались...
На мой скорбный плач Николай Иванович отвечал письмами или телеграммами. Вот одна из них: «Дорогой Виктор Васильевич свет моих очей небольшому сожалению меня задерживают конца сентября службы особой нет но торчать надо использую возможности завершаю третий рассказ предстоит еще одна поездка Сахалин или Приморье Приношу глубокую признательность за добрую помощь жди терпи надейся = Николай».
Или вот еще одно «издевательское» письмишко:
«Дорогой Виктор Васильевич!
Буйный ты сиротинушка!
В непрестанных думах о дне и часе нашего свидания (делового), в поисках, чем бы задобрить тебя, я умыкнул один документик об истоках китайских шатаний. Перепечатал специально для тебя, дабы у тебя было чем заняться в томительном ожидании нашей встречи.
А вообще, милый, я на службе. Хожу в мундире и подчиняюсь всем законам и распоряжениям, согласно уставам. Срок отъезда 5 X, но я вылетаю за счет уплотнения служебного времени где-то вокруг 1 окт. Постараюсь до 1-го. Обнимаю. Ник. Родичев. 21. IX. 64».
Прилетел, конечно, гораздо позднее, после 10 октября. Я тут же уехал в отпуск в Сухуми, работать над завершением книги о Шолохове.
26 октября Николай Иванович написал мне письмо, 29-го я его получил:
«Дорогой Виктор Васильевич!
Рад твоему слову и тому, что ты акклиматизировался в местах, где люди живут преимущественно голыми.
Молюсь о твоем благополучии. Писать о нашей работе – дело бесполезное. Это означало бы измерять воду в быстротекущей реке. Причем не всегда чистую воду – современную, химизированную.
Кручусь. Оставил ты мне богатое наследие в виде папок нечитаных и неотвеченных дел. Разбираюсь. Затеял перепроверку папок, карточек. Везде прорехи, везде нужны часы и часы «досужих» сидений. Сижу. Каждый день с утра и до ночи. И вдвоем будем сидеть до Нового года, пока не отрегулируем свой (нрб).
Продолжаю чистку портфеля. Поступает в среднем по 1 рук. в день. Раньше было по три. Из твоего списка пока не сделано ничего, кроме мелочей.
Очень много отнимает времени партработа. Готовлю экономич. совещание.
Нужны (ряд) контрольных читок, но тебя нет, некому этим делом заниматься. Одним словом, жду. Для полной нагрузки, для подпряжения в наш общий возок.
Ничего не пишешь о рукописи. А зря. Если у тебя успехи только по акклиматизации, то это решение проблемы лишь по форме. Иду по жизни с полной нагрузкой. Но возраста пока не чувствую. Если что и чувствую всерьез, это то, что напрасно засел в наш уважаемый кабинет. Лучше было акклиматизироваться на Сахалине. Там тоже климат подходящий.
