Петр Перфильевич рассказывает:
— Я туда. Худой, обросший. С палочкой ходит. Узнал меня, обрадовался, но предупредил: теперь он Николай Иванович Бодров. Такой ему паспорт сделали. Я его, конечно, привел на квартиру к Елене, в Грушевку. Поговорили. Особо-то он мне ничего не рассказывал. Я ему посоветовал уйти в лес. Он ответил: «В лес, Петро, уйти никогда не поздно, я пока здесь нужен. Ты на машине работаешь?» — «На машине». — «Держи ее всегда на ходу и в запасе бензин. Возможно, потребуется». У меня в сарайке была бочка закопана, я ее потихоньку бензином наполнял. Только воспользоваться машиной ему не пришлось…
Николай Иванович болел долго. Почувствовав себя немного получше, стал искать связи. Он был уверен, что в Минске есть подполье. И он нашел, что искал. В начале октября его привели на конспиративную квартиру. С того момента он деятельно включился в опасную работу. Ему достали паспорт на имя Н. И. Бодрова, устроили истопником и сторожем в столовую, где его и нашел Петр Чайка. Толкачеву поручили выпуск листовок и газеты, а в начале 1942 года его утвердили начальником отдела агитации и пропаганды подполья. В листовках печатались сводки Информбюро. Первая партийная газета, которая стала выходить в Минске в то время, называлась «Вестник Родины». Ее-то и редактировал Николай Иванович Толкачев. Печаталась типографским способом, выходила раз в неделю. На крохотном листочке писчей бумаги. Но он таил в себе огромную взрывчатую силу. В нем отражалась правда о положении на фронтах, правда о «новом порядке».
Номер газеты за 1 февраля 1942 года. Николай Иванович писал в нем, что «солдаты гитлеровской армии, спасая свою подлую шкуру», бегут на запад. В сводке боевых действий говорилось об освобождении 400 населенных пунктов, о разгроме Красной Армией пяти вражеских дивизий.
Нередко приходили к Николаю Ивановичу связные от партизан. Он снабжал их сведениями различного характера, отправлял с ними в лес подготовленных людей. Одним из таких был Сергей Пляхин. Начав партизанскую карьеру рядовым бойцом, в конце концов сделался комиссаром бригады «За Советскую Белоруссию».
Приходил на явочную квартиру к Николаю Ивановичу и Иван Петрович Козак. В то время он был комиссаром бригады имени Чкалова. Бригада входила в партизанское соединение, которым командовал Чернышев.
Козак и сейчас живет в Минске. Он рассказывает, что партизанское командование несколько раз предлагало Толкачеву уйти в лес. Но тот отказывался.
По условиям конспирации Николай Иванович часто менял квартиры. На последней был схвачен. Не обошлось без предательства. Потому что в управлении СД (службы безопасности), куда привезли арестованного, с ним пожелал разговаривать сам начальник, нацистский генерал. Не знаю его фамилии, да это и не так важно. Уже то, что Толкачева после ареста повезли сразу к высшему в Минске чину СД, говорит само за себя. Этот чин сразу открыл свои карты: назвал настоящую фамилию комиссара, действительное звание. Был он осведомлен и о том, что Толкачев избирался депутатом Верховного Совета РСФСР. На что же нацист рассчитывал? Думал сразить Николая Ивановича своей осведомленностью и заставить подчиниться своей воле? Он обещал комиссару безоблачную и безбедную жизнь в Германии, если он не таясь расскажет все о подполье и подпишет обращение к русским. Только так: предательство или смерть. Фашисты такую альтернативу ставили и перед генералом Карбышевым. Мы помним историю и с генералом Лукиным, который до конца остался преданным Родине.
Это был самый крутой рубеж комиссара Толкачева. Вся предыдущая жизнь его была прочной подготовкой к нему. Держал себя независимо, поняв, что запираться бесполезно. И немало хлестких слов пришлось выслушать фашистскому генералу. Толкачева пытали. Сорок дней подряд. Сорок дней нечеловеческих пыток, сорок дней изумительного мужества.
Никому не дано знать, о чем думал Николай Иванович тогда. Но его твердость опиралась на правоту дела, которому он безупречно служил, на твердую уверенность в конечную победу Красной Армии, строительству которой он отдал по сути всю свою сознательную жизнь, на большевистскую убежденность, ибо в конечном итоге фашизм был осужден на гибель самой историей. И, конечно же, в тяжкие минуты он не мог не думать о семье. А была она у него хорошая. Хочу привести письмо Натальи Евдокимовны Толкачевой, которое она прислала мне:
«Поженились мы с Толкачевым в Красноярском крае. Он был политруком полковой школы. Что мне бросилось в глаза с первого раза? Это то, что он среди других был лучше всех. Я надеюсь, вы меня поймете. Через год, то есть в 1927 году, родилась дочка, а в декабре 1928 года родилась вторая дочь. Детей он очень любил и вообще был хорошим семьянином. Жизнь военнослужащего всегда связана с разъездами: то на новое место, а весной обязательно в лагеря. Нас никогда не оставлял. Мы всегда были с ним. Меня не смущали неудобства, различные лишения. Всем вместе нам было везде хорошо… Много было хорошего, вернее, все пятнадцать лет, которые я прожила с Толкачевым, — это лучшие годы. Человек большой культуры, не отстающий от жизни. Любил людей, любил жизнь, старался для детей быть образцом настоящего отца.
В Челябинск мы приехали из Свердловска. Жили на улице Ленина, номер я не помню, но это в районе кинотеатра имени Пушкина. (Теперь это улица Свободы. — М. А.).
В Минск мы приехали в августе сорокового года. Жили в военном городке Красное урочище. С Чайкой он нас встретил на вокзале, привез в городок. Квартира была, но несколько ночей дети спали на каком-то столе, а мы на полу… Работы предстояло по горло. Я в это время была женоргом дивизии. Толкачев был депутатом Верховного Совета РСФСР по Златоустовскому сельскому округу. Я с ним несколько раз ездила по избирательному округу, когда он представлялся своим избирателям. Помню Миасс, разговор с рабочими золотых приисков, митинг на берегу озера. Принимали его люди душевно. Мы там пробыли целый день. Даже танцевали на берегу озера.
На последней сессии Верховного Совета РСФСР я с Николаем Ивановичем тоже была в Москве. С депутатами мне приходилось встречаться только вечерами. Он был душой определенного круга людей. Были фотографии, много было, но все оставила в Минске, все сгорело в огне.
Войну я встретила в Минске, была как раз у Толкачева в гостях, дочери оставались в Красном урочище. 22 июня я до 3 часов ждала его. Уже немцы бомбили лагерь. Он приехал из Гродно и быстро сказал, чтобы я собиралась. Чайка свезет меня в Гродно в особый отдел, а там отправят в Минск… В особый отдел мы не попали. Город бомбили. Чайка повез меня на вокзал. Я купила билет и села в поезд… Больше я его не видела и двадцать лет не слышала о человеке, который для меня и для моих детей до сих пор дороже дорогого. Ну, вот, может, что и не так. Ведь это же — незаживающая рана».
