Мой Литинститут
Это было в конце шестидесятых годов. Пятьсот шагов от улицы Горького. Чугунная решётка старинного дворянского особняка. Садик в пожелтевших листьях. Памятник знаменитому писателю и дверь в Литературный институт. Я так много слышал об этом институте. Дом, в котором были Платонов, Горький и большинство наших, современных. О нём написано столько стихов и рассказов!
У меня когда-то был друг, поэт. Он был принят в этот институт и почему-то не стал в нём учиться. Мне это казалось кощунством. Я шёл к этому институту три года, по страничке набирая конкурсные тридцать пять страниц машинописного текста. Мастер Лев Кассиль, с которым меня познакомил Андрюша Пирлик, прочёл пятнадцать и сказал мне:
– Я беру вас, вот записка в приёмную комиссию. Не знаю, правда, что вы будете делать у нас? Вы пишете юмор вполне профессионально. Хотите, я ваши монологи покажу Райкину?
Я знал, что Кассиль дружил с Райкиным. Поговаривали, что Райкин, приезжая в Москву, даже жил у Кассиля, хотя номер в гостинице ему снимали.
Показывать свои монологи Райкину я не хотел, я уже понимал, что они для него недостаточно смешные.
– Не знаю, правда, что вы будете делать у нас? Высшее образование у вас уже есть. А научиться писать… Пишите, вот и научитесь. Институт вас этому не научит.
Но слишком долго я шёл к этому институту, к этим дверям, чтобы не войти в них. И я вошёл.
Я прочитал от точки до точки студенческие публикации, что висели на стене. Я прочитал все расписания и все объявления. Я вошёл в аудиторию и увидел десятерых будущих писателей. Они обсуждали рассказ моего приятеля Пирлика.
Рассказ о тоске двух старушек, которых переселяли с Арбата на окраину Москвы. Дом их снесли, вот их и переселили.
Началось обсуждение.
Встал парень лет тридцати, угрюмый и сосредоточенный.
– Не первый раз приносит нам Пирлик такой рассказ. Я тоже езжу на электричке и вижу, как радуются люди, переселённые в новые дома. Это хорошо – новые квартиры. И я не понимаю, для чего надо писать об этой тоске?
Второй выступала девушка.
Это, говорила она, мне понравилось, а это – не понравилось. То – понравилось, а это – не понравилось.
Потом встал ещё один будущий писатель и, глядя в окно, заговорил:
– Это… рассказ… как будто бы… вообще-то… конечно… но если, значит, а так в общем-то ничего.
И ещё много-много междометий.
Мужчина сорока с лишним лет говорил точно и строго. Он произносил мои мысли, но только лучше формулировал.
А затем выступал парень с небесно-голубыми красивейшими глазами. По всей видимости, он был поэт, потому что «ходил по потолку». И единственная фраза «время шло и вдруг побежало» запомнилась мне только потому, что он повторял её много раз. Так много, что Кассиль не выдержал и спросил:
– А что, собственно, вы вкладываете в эту фразу?
Мастер подвел итог и объявил перерыв. Я взял сборничек Бабеля и стал читать рассказ «Иисусов грех».
«Вода течёт, звезда сияет, мужик ярится…»
«И был промежду них стыд, между Ариной и младшим дворником Серёгой…»
«Арина говорила Серёге: – Сергей Нифантьич, я себе сейчас ноги мыю и просю вас без скандалу удалиться».
Ах, это «мыю»! И как ей, беременной, говорил Исай Абрамыч, что только полежать и может с ней.
«Ему бы в матери сырой земле лежать, а не то чтобы как-нибудь иначе, однако и он в душу наплевал».
Перерыв заканчивался, но я не мог не дочитать этого замечательного рассказа.
Я ушёл в садик к знаменитому писателю, я наслаждался фразами Бабеля. Я не мог вернуться и читать там из уважения к Мастеру.
Я понял, что никогда не научусь писать так, а по-другому я здесь точно писать не научусь. И я ушёл.
Так закончилась моя дорога длиной в три года. Так закончился мой Литературный институт.
И до сих пор с удовольствием вспоминаю кабинет Кассиля с картой Швамбрании на стене.
Когда-то, в 70-х годах, в Доме литераторов со мной произошла такая история. Там был вечер сатиры и юмора в двух отделениях. Я присутствовал в качестве зрителя. В антракте я случайно встретил одного парня, с которым мы учились на одном факультете в МАИ. Институт я закончил в 1967 году, стало быть, прошло пять лет.
В институте мы с этим парнем никогда не разговаривали, но друг друга видели часто.
– Здорово! – сказал он и панибратски хлопнул меня по плечу.
– Здравствуй, – ответил я.
– Ну, ты как?
– Да ничего.
– Где работаешь?
– Да, в общем-то, нигде.
– Как это – нигде?
– Бросил я инженерную деятельность.
– Ну, ты даёшь!
– Как концерт? – попробовал я перевести разговор.
– Да мы с другом в ресторане просидели. – Теперь я заметил, что парень был довольно пьян.
Я сказал, что меня ждут, и отошёл от него.
После концерта мы с моей подругой Тамарой ждали, когда рассеется народ, чтобы получить в гардеробе пальто. Вдруг я увидел одну давнишнюю знакомую. Мы стали с ней разговаривать. Она рассказала мне, что стала актрисой, разводится с мужем, и так далее.
Вдруг мой знакомый опять хлопнул меня по плечу.
– Извини, – сказал я, – мне надо поговорить. Он отошёл.
Мы закончили разговор, и он подошёл снова.
– Ну, мы-то ждём тебя с друганом, – и снова он хлопнул меня по плечу.
Мне хотелось поскорее от него избавиться, но было как-то неудобно, ведь всё же учились вместе, на одном курсе.
– Ну, ты как? – опять пристал он.
– Да нормально.
– Я смотрю, ты артистом стал.
– Нет, – говорю, – артистом я не стал.
– Да нет, я смотрю, ты туда-сюда, ваще-то всё здесь знаешь. А где работаешь-то всё-таки?
– Дома, сижу – пишу.
– Значит, ты литературой занимаешься. Как бы мне тоже этот завод бросить. А где ты деньги-то получаешь?
– Как напишу что-нибудь, так и продаю.
– Получается, когда – густо, когда – пусто.
– Получается так.
– А это Боря – мой дружбан, – он показал рукой на амбала, который тоже был пьян.
Я не знал, что сказать, и спросил:
– Тоже МАИ закончил?
– Нет, пищевой, – откуда-то сверху ответил Боря.
– Да ладно, – сказал парень, – ты лучше познакомь меня вот с этой. – Он показал на мою знакомую актрису.
Только этого мне не хватало.
– Знаешь, – сказал я, – как-то неудобно.
– Да брось ты, познакомь!
– Я её не очень хорошо знаю, чтобы знакомить. Тут приблизился Боря и сказал:
– Кого бить будем?
– Да кого хочешь, – сказал мой знакомый, – вот хоть его.
Он показал на меня. Боря захохотал.
– До свиданья, – сказал я и отошёл.
Мы с подругой Тамарой получали пальто, и она заметила, что настроение у меня испортилось.
– В чём дело? – спросила Тамара.
– Да вот, поговорил с парнем, учились вместе, но так противно поговорили.
– Я слышала, как он ругался, они оба пьяные. Мы оделись и вышли из ЦДЛ.
Эти двое стояли у выхода. Я сказал им:
– До свидания.
Они ответили:
– Пока, – и пошли за нами.
Мы молча идём по тёмной улице. Вокруг – никого. Я слышу, как Боря говорит своему другу:
– Вообще-то, этот малый не сделал мне ничего плохого.
– Ну что, может, не пойдёшь?
– Пойду! – отвечает Боря. И они идут за нами. Остаётся шагов десять до поворота, и там уже свет и люди.
Боря догоняет нас.
– Извините, – говорит он моей подруге. – Можно тебя на минуточку? – это уже мне.
Я остаюсь.
Боря откуда-то сверху хватает меня за пальто, притягивает к себе и говорит:
– Ну что, Валер, бить?
Что мне было делать? Прохожих нет, кричать бесполезно, стыдно. Сопротивляться бессмысленно. Он в полтора раза больше меня. Я и до лица-то его не достану, тем более что их двое, и второй стоит наготове рядом.
– Бросьте, ребята, – сказал я, наверное, дрожащим голосом.
– А пусть он сам скажет, – произнёс Валера, уже готовый ударить.
– Бросьте, ребята, – снова сказал я и стал выдирать своё пальто из его цепких лап.
Я видел, что Валера вот-вот ударит, но, видно, ещё не совсем решился, а может, сообразил, что я могу его разыскать. Я вырвал пальто и пошёл. Ударить они так и не решились.
Вот и всё. Было очень стыдно за свой страх и беспомощность. Чего я только потом не придумывал. И как я со своими ребятами приеду к его заводу и встречу его. Я только спрошу его, за что они хотели меня избить. Я представлял себе, как я врежу ему по его ненавистной физиономии. Я это лицо видел ежеминутно в течение нескольких дней.
Чего я только не представлял себе! Ну, да ладно. К чему это всё? Главное, что мне тогда было страшно. Там, в темноте, когда один держал меня, а второй готов был ударить.
В детстве это всё как-то было проще. Подрались. Треснули тебя. Заплачешь и уйдёшь. Или подерёшься.
Однажды мы играли на дороге в хоккей. И я всё время мотал одного здоровенного парня. Я его обводил и забивал голы. А ему, видно, надоело, что я маленький, а играю лучше, чем он. Он взял и треснул меня по голове. А я, естественно, заплакал и пошёл домой. У дома меня, плачущего, встретила моя мама. Она взяла меня за руку и повела на дорогу, где мы играли. Хоккей там всё ещё продолжался.
