— А я все выписываю, — поймав мое удивление, пояснил Заяц.
— Все подписываются на издания, а Сева — на подписной каталог, — заржал Бубен.
— И сколько стоит это удовольствие? — не удержался я.
— Фигня. Что-то около двушки зелени в месяц, — отмахнулся Сева, Алтын злобно поморщился.
Расположение стола и шконок напоминало вагонное купе, только в купе поуютнее, а здесь поудобнее. Подобная меблировка обеспечивала эстафетную бесконечность беседы, текущей в камере. Заяц, узрев во мне благодарного слушателя, ударился в вольные воспоминания, смакуя их пополам с тюремными байками. Было Севе Зайцеву двадцать четыре года, еврей по национальности, манерам, взглядам и суетливо-юркому уму. Свое гневное возмущение на обращение «Эй, жид!» со стороны блатных сокамерников он беспощадно давил в себе страхом, в ответ на сию бесцеремонность Сева обидчиво и беспомощно разводил руками: «Ну, зачем вы так».
По словам Зайца, он учился в двух аспирантурах и подавал большие надежды отечественной науке. Себя Сева относил к «золотой» молодежи высшей пробы, в кругах которой был известен как «Сева-ГАИ». Хвастался близкой дружбой с Митрофановым и Кирьяновым… Свое погоняло «Сева-ГАИ» получил за способность решать любые проблемы, связанные с ГИБДД, на чем, собственно, и погорел. Подвела молодость и жадность. При обысках на квартирах у него нашли под миллион вечнозеленых, тридцать незаполненных «непроверяек», форму майора ФСБ с липовой ксивой хозяина погон, выписанной на Севу, и главную реликвию Зайца — комплект автомобильных номеров с надписью «Черный плащ».
От правосудия Севу спасали семь адвокатов, энергично, но бестолково.
Устав тарахтеть, Зайцев достал «дембельский альбом», где вперемешку с похабными распечатками из Интернета он расфасовал личные фотографии.
— Вот этих, — причмокивая, Сева водил пальцем по фотографиям, — Листерман подгонял… Это мы в Барвихе… Это в Куршавеле год назад…
— Ты чего, сука, меня не понял?! — Свой вопрос сверху Алтын сопроводил гулким ударом по шконке, от чего затряслась вся конструкция.
— Зачем стучишь? — весь передернулся Заяц.
— Я тебе сейчас, жид, по чердаку стучать буду, — взбеленился Алтын от наглости соседа.
— Хорош, Серега, — жалостливо-заискивающе пролепетал Заяц, на что Алтын издал матерную тираду в адрес Севы и уставился в телевизор.
Отношения Зайца с Алтыном не задались с первого дня их знакомства. Когда Алтынова, Бубнова и вора Леху Хабаровского перекинули с пятого этажа в 308-ю, там уже прописались Сева Зайцев и Слава Шер, якобы наладивший производство фальшивых «полосатых» номеров. Шера увезли в суд на продление срока содержания, на хозяйстве оставался Черный плащ. Войдя в хату, вор и авторитеты увидели похабно развалившегося на нижнем шконаре юношу.
— По какой статье? — ошарашил молодой человек вопросом вошедших.
— Я жулик, — растерянно пробормотал вор.
— Двести девятая, сто пятая, — по инерции прожевали блатные.
— Ну, с тобой все понятно. — Сева взглядом оттеснил Хабаровского. — А вы, значит, людей убивали?! За деньги!
— Да, — буксанул Алтынов, по делу будучи в полном отказе.
— С каких группировок?! — с прокурорским задором продолжил Заяц.
— Я тебе, псина, покажу группировки! — первым очухался Алтын, нога которого в хлестком щелчке прошла в сантиметре от головы юноши, но тот успел вжаться в дальний угол шконки.
— Раскрутка голимая, Серега. — Бубен грудью заслонил Зайца. — А если оперская постанова?
С тех пор Сева жил под страхом неминуемой расправы, несмотря на то что грел хату едой и куревом на несколько тысяч долларов в месяц. Однако страх не останавливал Зайца в его стремлении поравняться с сокамерниками, что у последних вызывало в лучшем случае лишь насмешку. Однажды Сева доверительно сообщил Бубну, что имеет твердое намерение встать на блатную стезю. Намерение встретили с должным сочувствием.
— Масть — не советская власть, может поменяться. Для начала надо закурить. Без этого никак не получится, — авторитетно заявил бродяга некурящему юноше.
И Заяц начал курить. Много и часто, одну за другой просмаливал до фильтра и на последний вздох зажигал от окурка новую сигарету. Бывало, по две-три за раз, до сильного кашля, до зеленых обмороков. Чернели легкие, но не масть. Вскоре было решено переходить ко второй ступени посвящения в уголовники.
— Слышь, Заяц, надо качать режим, — как-то на прогулке заявил Бубен.
— Как же его раскачаешь, на нашем-то централе? — почувствовав недоброе, пролепетал кандидат в блатные. — Ни дорог, ни телефонов, и хрен до кого достучишься.
— Вскрываться будем, — с похоронной торжественностью заявил Бубен. Стоявшие рядом Алтынов и Шер одобряюще мотнули головами.
— К-к-как вскрываться? — Сева начал заикаться.
— Как-как, всей хатой, — раздраженно уточнил Сергей.
— Ну, да. Утром перед поверкой заложим доминишками тормоза, чтобы цирики не вломились, — развивал мысль Бубен. — Дружно суициднемся. Часа на три нас должно хватить, за это время подтянем журналистов и выставим требования.
— Требования? — Севу перекосило.
— А как же! Телефоны, дороги, бухло, наркотики. Кокаина хочешь?
— Я не смогу суицы… суицы… калечить себя, — простонал Черный плащ.
— Эх, ни своровать, ни покараулить. Ладно, ты не волнуйся, мы тебя сами вскроем. Вот так. — Бубен провел ребром ладони по сонной артерии юноши. — Шер, справишься?
— С удовольствием, — отозвался мошенник.
— У моего папы сердце больное, он не переживет. — Севу колотило.
— Зато по телевизору тебя увидит, — без намека на иронию подбодрил Алтын.
— Не гоните жути. Может, все еще обойдется. Условия примут, врачи успеют, — зевнул Бубен.
Сева лег на лавочку и не поднимался до конца прогулки.
По возвращении в хату день пошел по новой кривой. Алтын с непроницаемым видом взялся точить пластмассовый нож. Мерный скрежет пластика о железные нары звучал в ушах Зайца нарастающим набатом. Он давился куревом и панически перебирал в голове возможные варианты срыва. Увы, ничего порядочного в голову не приходило. И вдруг осенило! Раскопки в развалах газет и журналов увенчались успехом. На свет была извлечена «Работница» с иконой Михаила Архангела на одной из страниц. Аккуратно вырвав образ, Сева умиленно обратился к блатным:
— Смотрите, это Сергей Радонежский. Ваш святой!
— И чего? Соскочить хочешь? — Бубен всегда старался смотреть в суть проблемы.
— Я?! Нет… — замялся Заяц. — Просто, если я погибну, папа не переживет. И на вашей совести будут две смерти. Нельзя, грех большой.
