Протестантский пастор Берлина в гитлеровскую пору доктор Карл Хайнрих Грубер, Праведник, сказал: «Моя роль не важна. Важен Всевышний, по чьей воле я действую; я хотел доказать, что в те времена царило не только безбожие убийц, но и проявлял себя Тот, кто охраняет людей». Д-р Грубер все годы нацизма помогал немецким евреям: от содействия в выпечке мацы на Пасху до укрытия у себя или у своей паствы. Положение д-ра Грубера позволяло ему многократно выступать ходатаем за евреев перед их главным убийцей Эйхманом. В конце концов Эйхман швырнул назойливого пастора в концлагеря: Заксенкаузен, потом Дахау. Около трех лет спустя, в 1943-м, чудесное стечение обстоятельств привело к возвращению Грубера в Берлин, где он снова принялся спасать евреев.
Штрихи к портрету пастора. Накануне Пасхи 1940 года по Берлину прокатились слухи о высылке евреев в гетто или концлагерь. Евреи искали у Грубера заступничества. Он им сказал: «Не знаю, что будет, но одно обещаю: я пойду в гетто вместе с вами». Позднее он пояснит: «Если уж совсем ничего не можешь для людей сделать, надо хотя бы идти с ними в лагерь – это, может быть, придаст им силы».
В концлагере Дахау доктор Грубер был отобран для мучительнейших медицинских экспериментов. Их проводил д-р Рашер, внук священника и любитель ставить опыты на священнослужителях (нет ли связи?). Грубер заметил Рашеру: «Вы не думаете, что Ваш дед ежедневно с неба наблюдает за своим внуком?» «Он, – вспоминал потом Грубер, – вдруг стал вежлив, сказал «да», а на следующий день отпустил меня и сказал, что попробует помочь мне освободиться».
В 1961 году в Иерусалиме д-р Грубер выступал свидетелем на процессе Эйхмана. Свои показания он завершил просьбой к судьям простить Эйхмана.
Христианское милосердие…
Израильтянина Давида Притала в годы войны прятали тамошние христиане-баптисты. Один из них, Иван (Ян) Яцук, писал Д. Приталу о себе и остальных спасателях: «Нас верующих по сучасной [современной] идеологии не любят, как и вас в сем мире. Материально пока живем неплохо, построили дом имеем машину, но только силы мои изменяют, часто головные боли, головокружение, и ничего не интересует, но пока еще живу. Савка уже тоже очень слаб, но еще ходит с палкой в руках, пасет корову. Оксеня тоже еле ходит, очень слаба. Я их посетил с твоим письмом, прочитал, то они как малые дети плакали, вспоминая о тебе, мы молились и передают тебе и твоей семье горячий привет».
Д. Притал рвался посадить в их честь дерево в Парке Праведников Яд Вашема. Иван Яцук отвечал ему: «Я очень благодарен тебе за твое уважение ко мне, что не забываешь меня как человека другой национальности, презренного в своем народе за мое убеждение, и ставишь еще меня в почет в великом городе народов Иерусалиме и хочешь посадить деревце в мое имя. Я недостоин этого. Почести на этой земле проходят как туман, меня обличает совесть, что я мог бы больше сделать для твоего народа во дни бедствия… Я ожидаю почести и награды у моего Господа там, в вышине в Его царстве».
Хена Б. (Витебская область Белоруссии) в 1943 г. девятнадцати лет бежала из гетто, пряталась месяцами в крестьянской семье Вороновых, «свидетелей Иеговы»… Она вспоминала: «Спасти человека, тем более прообраза библейских рассказов – это для них спасение для вечной жизни… Семья состояла из родителей, дочери Ирины с сынишкой и трех братьев. Мать боялась и ей не сказали, прятали меня в сарай, баню, поле и втихаря кормили. Они поразили меня своей беспредельной верой в Христа, в Библию. Когда немцы окружали деревню и жгли все кругом, они не убегали, не отпускали меня и говорили: «Это царство сатаны и если мы угодны Богу, он нас сохранит». Было очень много трагических событий, приходилось зимой в мороз уходить и где-то скитаться, но когда становилось спокойнее, я возвращалась.
К зиме они выкопали погреб под кроватью и уже уговорили мать принять меня… Кто бы ни стучал в дверь – меня прятали в погреб и так до освобождения летом 1944 года».
«Свидетели Иеговы» – единственные добровольные жертвы нацистских концлагерей. Немцы предлагали им освобождение при условии отречения от веры. Они предпочитали стоять насмерть. Самопожертвование стало для них образом жизни, и спасение евреев вписывалось в него без особых затруднений.
С такой же самоотверженностью бросилась в Париже вызволять еврейских детей мать Мария, французская православная монахиня, бывшая русская революционерка Елизавета Скобцева. Из ее дневника: «На Страшном суде меня не спросят, достаточно ли я постилась и сколько раз преклонила колени пред алтарем. Меня спросят, накормила ли я голодного, одела раздетого, навестила ли больного и узника в тюрьме».
В самый бы раз поклониться христианской морали, но…
…но вспоминает Шахмелек Халамлиева, одна из одиннадцати детей мусульманской семьи Халамлиевых в оккупированном немцами карачаевском поселке Теберда: «В один из дней августа 1942 года мой младший брат Мухтар привел в дом родителей трех девушек-евреек, эвакуированных из Киева… Отец, мать и все мы были ошеломлены поступком брата. Было очень опасно скрывать их. Это грозило повальным истреблением и девушек, и всей нашей семьи. Но отец, Шамаил Конакович, сказал на следующее утро: «Это Аллах нас испытывает, какие мы люди. Мы не можем отказать им в приюте… Пусть живут с нами. Что Аллах предначертал, то и увидим». Скрывали девушек сначала высоко в горах на летних пастбищах, а когда стало холодно – дома в поселке».
Католики, протестанты, православные, мусульмане – смешались конфессии спасителей. А Праведник Ян Жабинский вовсе без конфессии – атеист. Поди-разбери-пойми.
Вот албанцы: две трети мусульмане, треть христиане, побольше православных, поменьше католиков, а в общем никакого особого религиозного рвения, вера с верой в ладу, так что и браки между иноверцами не в диковину – примитивное этакое племя, дети гор, ни христианской благости, ни исламской жесткости, и живут по правилам проще не придумать, вроде «Дом албанца служит Богу и всякому нуждающемуся в приюте». Так в их своде законов записано. И пояснял албанский Праведник Рафик Весели: «Наш закон требует быть гостеприимным. Если бы албанец выдал живущего у него еврея немцам, он бы опозорил свою деревню и свою семью. Как минимум его дом разрушат, а семью изгонят». А еще албанцы говорят: «Все равны перед Богом, хоть красавец, хоть урод» и «Албанец скорее убьет собственного сына, чем нарушит клятву». Красиво сказано, но ведь и делалось по слову. Суло Мечай, крестьянин из деревни Круя, приютил в своем доме 10 евреев. Вдруг узналось, что немцы вот-вот нагрянут с обыском. Суло Мечай велел евреям быть готовыми по его сигналу спрятаться в тайник, который он им устроил на чердаке. Евреи запаниковали: «А если немцы подожгут дом?» Чтобы их успокоить, отец приказал своему единственному сыну лезть вместе с евреями на чердак, чтобы разделить их судьбу, если дом подожгут. Все обошлось. После войны этот сын объяснял: «Отец не имел выбора. То был вопрос чести». Уж точно дикость. В деревне Круя все жители знали о евреях, спрятанных у Мечая, у родителей Р. Весели, в других домах. Никто не выдал.
