После того, как Белов увез Шинина в Кандагар, прошло уже двое суток, на протяжении которых остатки батальона брели по испеченной солнцем пустыне в поисках сбитых вертушек.. Солдаты еле передвигали ноги, то забираясь на бесконечные ненавистные сопки, то спускаясь с них. Вода и продукты заканчивались, патронов оставалось по магазину на автомат. Раненные страдали от жажды больше других, и время от времени кто-нибудь из них терял сознание и бесшумно падал в пыль. К ним немедленно подбегал медбрат Мишка Шандра, уставший не меньше остальных, и, весело балагуря, приводил в чувство упавшего. После этого раненые старались увеличить шаг и инстинктивно держались ближе к здоровым людям. Комбат видел, что батальон идет кучно и понимал всю опасность такого марша, но впервые за все время службы здесь, на войне, не настаивал на том, чтобы солдаты держали интервал.
Во время последнего привала, когда солдаты быстро давились осточертевшей тушенкой и галетным крошевом, запивая эту пищу крохотными, экономными глотками теплой воды, комбат позвал офицеров к себе. Они отошли к подножию очередной сопки, на которую приходилось карабкаться после привала, и сели прямо на горячую землю. Комбат вынул последнюю памирину из помятой пачки, закурил и передал ее Вощанюку. Тот в свою очередь сделал две жадные большие затяжки крепкого дыма и передал остатки сигареты Клюеву, который, пользуясь правом последнего, не спеша докурил ее, обжигая пальцы, до самого конца и с сожалением вдавил окурок в пыль.
- Все, мужики, хватит, - заговорил комбат, сплевывая горькие табачные крошки, налипшие на нижнюю губу, - сегодня последний день поиска. До вечера продолжаем маршрут. На ночевке вызываем вертушки... Как раненые? - спросил, без всякого перехода у Вощанюка.
- В общем - то, неплохо, - ответил капитан, - устали сильно. У Ахмедова и Пшеничного раны плохие, загноились - грязь попала. Медикаментов нет. Сейчас с Шандрой последние бинты израсходовали, да вот еще один Клюеву оставили.
Об инциденте во время боя прапорщик Белов никому не рассказывал. Клюев знал об этом, но после той ночи вел себя замкнуто, старался меньше общаться с солдатами, не требовал большого внимания от Вощанюка. Он был ранен автоматной пулей в мякоть правого предплечья. Рана оказалась чистой, то есть пуля прошла насквозь, не задев кости. Особой боли не было, и за эти дни рана затянулась тонкой розовой пленочкой, что с удовлетворением отмечал Клюев во время перевязки.
Капитан предложил лейтенанту сделать перевязку, но тот отказался:
- Да ладно, у меня бинт еще чистый - сегодня не кровило.
- Ну, хорошо, - Пожарищенский встал. Поднялись и остальные. - Сейчас свертываемся, вернется дозор, и идем сюда! - Он ткнул указательным пальцем на вершину сопки, у подножия которой они только что сидели. - Сейчас нужно поговорить с солдатами, чтобы не шли кучно. Беду чую. - Почему не было второго нападения? Ведь знают же, знают, гады, что у нас потери большие, и машин больше нет... Здесь они где-то! Здесь... -убежденно вздохнул комбат, - Клюев, проверьте боекомплект, хотя, - какой к черту боекомплект!
Офицеры стояли молча. Клюев угрюмо сосредоточенно смотрел на сопку, а Вощанюк был радостно улыбчив. Это немного раздражало майора, но он понимал состояние Вощанюка и спросил у него:
- Решил, как сына назовешь, капитан?
- Да нет еще, - счастливо улыбнулся капитан, - думаю, может как отца, Сережкой?!
- Добро, - комбат хлопнул капитана по плечу, - а теперь вперед, вон уже дозор возвращается.
На далеком гребне холма показались фигурки солдат из дозора. С такого расстояния их можно было разглядеть только в бинокль, но и то помешало бы горячее марево, струящееся от земли. Да и единственный уцелевший бинокль был только у старшего дозора сержанта Князева, так что оставалось только терпеливо ждать новостей...
- Клюев, - окликнул майор уходящего к солдатам лейтенанта, - возьмите Шандру и еще двоих бойцов, пойдете в прикрытии. Если будут раненые, помогите санитарам.
- Вощанюк, вы пойдете в центре. Раненых рассредоточим между здоровыми. Я буду впереди. На сопку идем широкой шеренгой. Интервал не менее пяти метров. Все, идите. - Комбат пошел навстречу возвращающейся разведке.
Князев доложил, что ничего не обнаружили. За этой сопкой еще одна, немного выше этой. Комбат дал им десять минут перекусить и скомандовал марш.
Солдаты длинной цепью поднимались на сопку, охватив ее большим сегментом. Через полчаса они были на ее вершине и начали спускаться вниз, цепляя стоптанными каблуками ботинок землю. Пыль поднималась вверх и в полном безветрии медленно оседала, забивая и без того хрипящие легкие людей. Перед ними раскинулась следующая сопка, такая же серая, как и все предыдущие, с редкими кустиками колючки и острыми каменными вкраплениями, которые встречались все чаще и указывали на близость гор.
Шандра шел, еле передвигая ноги. Он страшно устал, даже больше чем все остальные, поскольку во время ночного отдыха большую часть времени проводил с ранеными: обрабатывал раны, колол лекарства (пока они были), перевязывал. Свою усталость Шандра гасил в себе и не показывал ее ничем. По своему характеру он был подвижный зубоскал, но беззлобный и отзывчивый. Врагов у него не было ни скрытых, ни явных. Даже дедовщина его не коснулась никоим образом ни в начале службы, ни теперь, когда оставались считанные недели. Родом он был с Западной Украины, речь перемежал мягкими украинскими словами, и, наверное, поэтому его самые острые шутки смягчались. Этот рейд был для Мишки самым тяжелым не только потому, что был последним, как им, дембелям, обещал замполит полка, но и потому, что уж очень много крови и смертей было за неделю с небольшим. Шандра дня три чувствовал приближение какого-то бедствия, но по привычке отгонял от себя это предчувствие анекдотами, которых он знал великое множество. Солдат и офицеров удивляла способность Мишки травить анекдоты часами н никогда не повторяться. Все ломали головы - откуда у него столько?! А Шандра все рассказывал и рассказывал, но умалчивал об одном, что все его братья (а их у него. было восемь) в каждом письме подбрасывали два-три свеженьких.
Шандру любили и уважали не только за его балагурство. Рука у него была легкая, что ли? Почти все раненые, которым он делал первую перевязку, очень скоро выздоравливали.
Мишка терпеть не мог безделья и скучал от вынужденного ничегонеделания. Первое время, когда только начинал службу в Афгане, он явился спасителем солдат и офицеров в жизненно важных вопросах. В полку была жуткая нехватка ложек. Мишка подобрал на аэродроме деревянные брусья от разбитой бомботары и за несколько недель нарезал ложек для всех, причем расписал их все восточным орнаментом, вписав в узор годы службы по григорианскому и восточному календарям. Многие хранили эти ложки как талисман и увозили, если удавалось, домой в качестве сувениров...
