В «Наш дом» Галкин попал на первом курсе – в конце 1993 года по объявлению. Он увидел его на стене в РГГУ и немедленно отправился по указанному адресу. Максима посмотрел его соплеменник – преподаватель Евгений Иосифович Солотин, который разглядел в нем несомненный талант, и уже спустя несколько месяцев состоялся дебют Галкина на сцене театра МГУ: в апреле 1994 года он сыграл в спектакле «Фонтаны любви к ближнему» (чуть позже его ввели в другую постановку – «Кабаре 03»). И все же не этими драматическими ролями он обратил на себя внимание широкой публики, а своими пародиями на известных российских политиков. Их он включил в свою первую сольную интермедию под названием «Переключая каналы», которая имела большой успех. В смысле сюжета в этом номере не было ничего оригинального – подобным образом до него «щелкали» телевизионными каналами многие артисты. Однако было там и галкинское ноу-хау – портреты популярных политиков – так еще никто не показывал. Тем более что было Галкину в ту пору всего… 17 лет. В итоге уже очень скоро его стали брать на «халтуру»: несколько актеров студенческого театра выступали по разным столичным клубам и привлекли к этому делу Галкина. Таким образом он заработал свои первые самостоятельные деньги – 100 долларов. Сумма небольшая, однако почин был сделан. Именно из этой «сотки» в итоге и вырастут последующие галкинские миллионы, на которые он отгрохает в подмосковной Грязи свой средневековый замок. Впрочем, не будем забегать вперед.
На пути к первым миллионам
Весной того же 1994 года произошло «боевое» крещение Галкина на куда более солидной сцене, чем клубная: он выступил на закрытии юбилейного сезона в Доме литераторов. На сцене сидели корифеи вроде знаменитого баснописца Сергея Владимировича Михалкова, а в зале были такие люди, как актер Михаил Глузский и директор Театра эстрады Борис Брунов. Кстати, последний сразу обратил внимание на молодое дарование и в том же году (в июне) предложил ему выступить на сцене своего театра в сборном концерте «Дебюты, дебюты, дебюты». Причем дело там было не столько в таланте юного пародиста, сколько в его… национальности: у евреев принято тянуть наверх именно своих. Если бы этого не было, отечественная эстрада недосчиталась бы многих знаменитых артистов. Вот как об этом рассказывает драматург Марьян Беленький (это он придумал образ тети Сони для юмористки Клары Новиковой):
«Еще в 70-е годы, куда бы я ни приходил, «на юморе» везде сидели евреи – концертные администраторы, режиссеры, редакторы рубрик юмора в радиопередачах, авторы, актеры, кассиры. В Киеве был еще украинский юмор, который писали украинские авторы и исполняли украинские актеры. А в Москве в те годы господство евреев в этом жанре было почти стопроцентным…
Помню и в 80-х я подошел к Лиону Измайлову – я, мол, эстрадный автор, возьмите меня в концерты. Он посмотрел на меня, как на таракана: «Нам своих нужно устраивать». Своих?! Но я ведь – тоже еврей и тоже автор… Он имел в виду московских.
Все это напоминало детскую игру: члены одной команды крепко берутся за руки, другой – пытаются эту оборону прорвать. Прорвать мало кому удавалось…».
Максиму Галкину удалось, поскольку он был не только талантлив, но и происходил из «московских». К тому же, в начале 90-х, после развала СССР, засилье евреев в юмористике было поколеблено, поскольку многие из них либо уехали из страны, либо перестали видеть в юморе источник верного заработка. В такой ситуации любое появление в поле зрения евреев-патриархов талантливой молодежи «из своих» должно было обратить на себя внимание.
Итак, в 1994 году Галкин впервые выступил на сцене Театра эстрады, однако до звездной славы было еще далеко. А пока Максим продолжал учиться на лингвиста и в свободное время выступал на сцене студенческого театра. С ним же впервые отправился в капиталистическую страну – в итальянский город Кварто, что под Неаполем, где проходил театральный фестиваль. На дворе был 1995 год. Вспоминает М. Галкин:
«Городок Кварто располагается прямо в жерле потухшего вулкана, рядом – Везувий, который периодически попыхивает. Потрясающе!
Нас расселили по семьям. Я попал в семью станционного смотрителя, коммуниста по убеждению. Коммунист он итальянский, поэтому жил в трехэтажном доме. Приятно быть коммунистом, если у тебя трехэтажный дом и ты обеспечен. Семья была большая: двое или трое своих детей и одна приемная девятилетняя девочка Антонелла. На пальцах они объяснили, что ее папа сидит в тюрьме. Семья не знала никакого языка, кроме итальянского, мне помогал французский. Приходилось общаться жестами. Одного из сыновей звали Мимо. Меня веселило это имя, и я даже пытался показать ему, что у нас в России означает это слово.
Станционный смотритель, дядечка 50 лет, был очень правильным итальянским гражданином, но южная кровь давала о себе знать. Помню, как в воскресенье он повез меня в центр города – купить морепродукты в рыбной лавке для воскресного барбекю. Мы приехали в магазинчик, я был поражен: там было все, вплоть до башки акулы и рыбы-меча. Мы накупили всякой вкуснятины, а когда возвращались, я сильно перенервничал. Станционный смотритель всю дорогу – а ехали мы минут 15 – сидел вполоборота к рулю, потому что все время мне что-то рассказывал. В какой-то момент он стал зажигать сигарету, у него не получалось – и он бросил руль. В одной руке у него была зажигалка, в другой – сигареты, и пока совсем машина юзом не пошла, он руль не взял.
Трехэтажный дом, в котором я поселился, был разделен на две части, как таунхаус. Во второй его половине жили соседи станционного смотрителя. Своеобразная семья, и самый колоритный в ней был бандитского вида сынок лет 25—27, который говорил с абсолютно одесским акцентом, только по-итальянски. Интонации у него были, как у Жванецкого. Он был весь в татуировках, ходил с голым торсом, все время распальцованный – такой блатной. Как-то мы выехали в Неаполь, и соседушка обогнал нас на бешеной скорости с криками и улюлюканьем, высунувшись из окна автомобиля по пояс. Станционный смотритель, тоже лихой водитель, осуждающе покачал головой: «Сумасшедший! Кто так ездит?!» Я был практически уверен: сосед – бандюган, наркоторговец или непутевый сынок-наркоман – такой у него был вид. Но вскоре с удивлением я узнал, что он стоматолог, очень уважаемый и пристойный чувак. Лечить зубы он ездил на мопеде, надев строгий классический костюм…
Чем меня поразил Неаполь, так это тем, что там все постоянно пытаются тебя обжулить. Например, в обменнике я хотел поменять на лиры, которые тогда были в ходу, 50 долларов. И получил сумму, которая была почти вдвое меньше, чем я дал. Смотрю на работника и говорю: «Я ж вам дал 50, а вы мне 20». Не помню, на каком языке изъяснялся, по-моему, на итальянском: «Cinquanta! Пятьдесят!» Он на меня посмотрел, понял, что номер не пройдет, – не опуская глаз, засунул руку в кассовый аппарат, вынул мои 50 долларов и сказал: «Ой, а я подумал, это 20». И с улыбкой вернул остаток.
