Какими скромными кажутся эти музыкальные собрания в окружении стольких исторических событий! Но в то же время насколько человечнее, возвышеппее такие духовные общения! Мне приходит на память одна фраза из Гейлигенштадтского завещания: «Божество, с небес ты смотришь в глубь моего сердца, ты познало его, ты знаешь, что любовь к людям и склонность к добру пребывают в нем». Мне слышатся стенания каватины из Тринадцатого квартета, скорбной мольбы, которую великий художник пишет сквозь слезы в ту пору, когда жизнь его завершается, когда еще раз он пытается воплотить вдохновлявший его идеал. Займется ли заря, которой Бетховен так и не увидел? Я мог бы припомнить, что столетие со дня его рождения праздновалось в период наших жестоких поражений; что Рихард Вагнер по этому поводу обрушил на истерзанную Францию всю тяжесть своего озлобления. Я не стану злоупотреблять этими воспоминаниями. Люди, видевшие страдания своих наций, откликнулись на призыв народа, завоевавшего в мужественной борьбе против всяческих бедствий право на независимость и свободу. Тот, чье имя издавна подвергалось осмеянию, связал народы узами взаимной любви и дружбы; из глубин отчаявшегося одиночества скорбный гений провозгласил человеческий долг братства. И в благоговейном молчании сплетаются руки — руки, которые жаждут быть дружескими.
Спустя год после общечеловеческих бетховенских торжеств начнутся немецкие шубертовские торжества. Австрия еще не определила своего участия в них. Но мы считаем, что европейские проблемы нельзя решать по старым рецептам, мы искренно стремимся к новому порядку, когда национальный гений каждого парода мог бы свободно развиваться в обстановке мира, и поэтому мы остаемся верными заветам Мастера. Нам думается, что любой человек благородной души должен следовать примеру Бетховена, просить наставлений у этого несравненного творца, который в одно и то же время учит нас преданности искусству, вдохновляет на поиски нравственного совершенствования, внушает страстное стремление к миру.
* * *
Пусть музыковеды не тревожатся! Трудно было бы проникнуть во владения, принадлежащие им по праву. Научное исследование бетховенского творчества потребовало бы громадных специальных познаний. Под какими влияниями молодой боннский органист писал свои первые сочинения? Чем обязан он Филиппу-Эмануэлю Баху или Клементи, Фридриху Вильгельму Русту или мангеймской школе? Какие изменения внес он в форму трио и почему вместо менуэта ввел скерцо? С каких пор и в какой манере он применяет литавры, — их долгие раскаты так таинственно сопровождают возвращение темы в Четвертой симфонии… Можно проанализировать знаменитое Adagio из Сонаты quasi una fantasia соч. 27 № 2, раскрыть, какими путями автор переходит из мажора в минор, из нижнего регистра в верхний, от crescendo к diminuendo, но эти изыскания никогда не дадут нам ничего, кроме внешних признаков; надо ведь еще объяснить, отчего же мольба эта, столь нежная и столь печальная, так волнует нас и одновременно впечатляет совершенством письма.
Впрочем, различные стороны бетховенского наследия, такого сложного и в то же время такого гармоничного, были изучены с предельной тщательностью. Участникам юбилейного конгресса был вручен целый том научных работ, посвященных, например, применению формы фуги или использованию гобоя у Бетховена. Написана целая книга о «Фиделио» и его вариантах. Ученики либо друзья Бетховена — Рис, Шиндлер, Мошелес — оставили свой воспоминания, с которыми нельзя не ознакомиться. К более молодому поколению биографов принадлежит Мартин Густав Ноттебом, ученик Мендельсона и Шумана. Страстный поклонник бетховеиской музыки, Ноттебом посвятил ей свои работы, выходившие во второй половине XIX века: «Эскизпые тетради», «Тематический указатель», «Бетховениана», «Новая бетховениана». Эти исследования подготовлялись в Вене, в обстановке живых воспоминаний о композиторе; благодаря глубоким познаниям автора, его труды завоевали ему прочный авторитет. Больше свободных рассуждений и меньше точных данных в работах русского исследователя, статского советника Вильгельма фон Ленца. К ним все же обращаешься с удовольствием, ибо они проникнуты искренним чувством восторга. Ленцу мы обязаны известной теорией «трех стилей». Каждому почитателю Бетховена известна история американского гражданина Александра Уилока Тайера, посвятившего всю свою жизнь изучению бетховенского творчества. С этой целью он предпринял в 1850–1860 годах несколько путешествий в Европу, вошел в состав посольства своей страны при австрийском дворе, а позднее стал американским консулом в Триесте, — все это, чтобы посвятить себя служению бетховенскому культу.
Совсем недавно, в 1927 году, Карл Лотар Микулич издал у Брейткопфа и Гертеля одпу из эскизных тетрадей, сохраняемых в Берлинской государственной библиотеке. Теодор Фриммель выпустил в 1926 году в том же лейпцигском издательстве двухтомный словарь под названием «Beethoven-Handbuch»; этот справочник позволяет быстро получить сведения о тех или иных сочинениях композитора или о людях, игравших какую-либо роль в его жизни. Чрезвычайно полезные справки можно найти в «Neues Beethoven-Jahrbuch», основанном известным мюнхенским профессором Адольфом Зандбергером, автором многих ценных исследований об Орландо Лассо (издательство Беппо Фильзер, Аугсбург).
Французская литература о Бетховене также представляет значительный вклад в бетховениану. Говоря о научных трудах, необходимо упомянуть о детальных исследованиях Продомма, об изящной и добросовестной книге Жапа Шантавуана, о работе А. де Кюрзона, посвященной песням Бетховена, об исполненной благоговения бетховеиской биографии Ромена Роллана, недавно обогатившейся двумя замечательными томами. С образцовой тщательностью написана «Техника интерпретации сонат для фортепиано и скрипки» Марселя Эрвега. Все эти авторы вряд ли станут возражать, если мы предоставим почетное место одному из самых вдохновенных исследователей, герою-музыканту Жозефу де Марльяв; его работа о бетховенских квартетах — «живой памятник науки и любви» — получила известность лишь после гибели автора на поле битвы. Более чем кто-либо, Марльяв, музыкант-солдат, проник во внутренний мир того, кому с полной уверенностью можно присудить звание Мастера, применяемое порой так несправедливо. Никто не выпытывал у Бетховена с такой настойчивостью тайну его внутренней жизни, сокровенные законы его творчества; Марльяв изучает квартеты один за другим, особенно те, которые входят в соч. 59, и не раз играет их с друзьями, как это делал в старину граф Разумовский. Он стремится лучше узнать среду, эпоху, в которую создавались эти произведения; склонившись над эскизными тетрадями, он разбирает поправки и подчистки, постигая смысл знаков, начертанных в лихорадочном порыве; он анализирует тему, отмечает переходы, исследует роль различных инструментов, но все это так бережно, с такой творческой страстью, что не нарушает ни единства произведения, ни его поэтической идеи и порой глубоко затаенной основы этой идеи. Этот ученый пал от немецкой пули в окрестностях Этеиа в один из августовских дней 1914 года, — вот еще одно из потрясающих свидетельств варварства и отвратительной бессмысленности войны.
