И вот я через годы, снимаюсь в половом акте! В чем вы чувствуете недостаток, так это в силе, которая заставляет вас работать еще напряженнее. Мы все хотим в жизни того, чего у нас нет. Я всегда хотел иметь больший пенис. Может быть потому, что я всегда чувствовал себя физически не очень уверенно, мне пришлось компенсировать это другими путями. Я думаю, что это сделало меня лучше и как человека, и как любовника. Сегодня под словом «большой» я понимаю силу доставляемых ощущений, а не размер.
Я живо помню, как впервые увидел своего отца плачущим. Мне было четыре и только что убили Джона Ф. Кеннеди. Похороны показывали по телевизору ночью, отец сидел в шезлонге и смотрел их. Я помню, я видел гроб, накрытый американским флагом, но я все еще не понимал, почему все такие мрачные. Я смотрел на телевизионный экран, потом взглянул на отца и увидел, что он плачет. В тот момент я много узнал о жизни и смерти просто глядя на его лицо. Отец был крутым парнем с Кони Айленда. Там, где он работал, было жарко и он всегда носил с собой белый платок, чтобы вытирать пот с лица. Он замечательно пах жирным, французским жаренным мясом и хот-догом. В ту ночь я взят папин платок и вытер его слезы. Никогда он не был мне так близок, как тогда — он не был взрослым мужчиной, он был уязвим и понятен. Он был моим отцом.
Когда отец приходил с работы домой, я прибегал в кухню поздороваться с ним. Я знал, что у него есть специальная маленькая голубая сумка. Она была затрепана, как старая кукла. Эта сумка менялась как угодно, принимая любую форму. Каждый день я находил в ней одно и то же: манометр для измерения давления в шинах и пару пакетов с пирожными Янки Дудл — вы, конечно, знаете, такие палочки с кремом. Иногда это были кокосовые пирожные или звенящие колечки, но их даже нельзя было сравнить с моими Янки Дудл!
Однажды я обнаружил в маленькой голубой сумке отца что-то квадратное и большое, такое большое, что молния едва закрылась. Я открыл сумку, ожидая увидеть свои пирожные, но это было удовольствие другого рода.
Это были порнофильмы.
На обложке одной коробки был нарисован Джон Холмс. Он обнимал брюнетку, с прической 60-х годов и с огромным количеством косметики на лице. Я не мог в это поверить! Сразу же за моими пирожными находилась обнаженная женщина! Я понял, что фильм должен быть отличным, потому что он находился в той же сумке, что и моя любимая еда.
Мой отец был очень сексуальным человеком, но что он делал с моей матерью в постели было для меня закрыто. Хотя, однажды, я случайно вломился к ним. Лицо моего отца было зажато между ногами мамы. Все, о чем я мог тогда думать, так это о кошке, вылизывающей остатки молока в миске. Я так же начинал волноваться, когда слышал, что они занимаются любовью. Моя мать стонала, но это не были стоны удовольствия; они были наполнены почти болью. Мне хотелось вбежать в комнату, схватить отца и ударить его.
Я часто видел, как мой отец делает «пи-пи». Если я называл его член «dick», он поправлял меня. «Называй его пенис», говорил он мне. Какое скучное слово! Вы знаете почему? Если у меня основательно стоял и я называл его «dick», я был уверен, что он около восьми дюймов. После того, как он заставил меня называть его «пенис», он стал соответствовать только семи дюймам.
Порнофильмы теперь появлялись каждый вечер. Мой отец продавал их соседям или работающим у Натана за 8–10 баксов за штуку, в то время, как он сам покупал их за 5. Это было доходное дело, организованное совместно с братом Муреем. Некто по имени Мурей Сидерман был его тайным партнером. Моя сестра и я сложили о нем песенку.
У Мойши была кондитерская.
Но дело шло плохо.
Он спросил жену, что делать,
И вот, что она ответила:
«Возьми немного керосина
и налей его на пол.
Возьми спичку и чиркни ей. Пуфф!
И нет кондитерской».
Это был национальный гимн Мурея Сидермана.
Отец и дядя Мурей регулярно посещали Манхеттен, принося домой около 15–20 пленок. Казалось, моего отца не волнует, вижу ли я картинки на коробках. То, чего он наверняка не знал, так это то, что я захвачен содержанием этих фильмов.
В это время моя мама работала в сфере питания. Я был «ребенком с ключом». Я приходил домой из школы и открывал дверь своим ключом. С того момента, как я приходил домой в 3 часа до четырех часов, когда приходила домой моя мама, у меня было что-то около часа, что бы пробраться в комнату отца и порыться в ящиках для белья в поисках пленок. Я знал, что он хранил проектор под столом. «Не подходи к нему», — предупреждал он меня. «Он не работает». Но когда я включал его в розетку, механизм вертелся, как волчок.
Когда я слышал, что отец возвращается, я пугался и старался побыстрее вынуть пленку. Сначала я слышал, как он выходит из машины. Затем я слышал, как поднимается капот. Я знал, что отец всегда открывает капот, перед тем, как припарковать машину. Он размыкал контакты зажигания, чтобы никто не мог украсть машину. Он даже оставлял записку на лобовом стекле: «Если вам нужна машина, провода наверху, в квартире 4-С». Когда я слышал хлопок закрываемого капота, у меня оставалось около 25 секунд до того, как он войдет в дверь. Времени едва хватало, что убрать все на место. И я всегда что-нибудь портил. Или клал пленки не в те коробки, или не закрывал линзы чехлом. Иногда Джон Холмс «наносил на лицо» крошки шоколадного печенья и становился похожим на черного парня с большим белым пенисом! Отец никогда не видел, как я мастурбировал, но он всегда знал, что я снова подходил к проектору. «Должен сказать, что ты трогал мои вещи», — говорил он. Если бы вы взяли карандаш номер 2 и карандаш номер 3 и поменяли бы их местами, он бы все равно узнал.
Первый мужской фильм, который я посмотрел, показывал женщину, которую насиловали пять парней на аллее. Я не помню, кто ее играл, но она была восхитительно неряшлива. Лицо этой женщины было грубо размалевано — вокруг глаз были пятна синего цвета, губы густо намазаны красным. Она была в мини-юбке, белых ботинках и красном топе. Эти парни действительно совокуплялись с ней. Сначала ей это не нравилось, но потом она вошла во вкус. Конечно, фильмы были без звука, но вы и сами бы увидели когда она активно включилась.
Когда я прокручивал фильмы в проекторе, пленка часто выскакивала. Я не мог ее правильно заправить, в конце концов, мне даже не было семи лет. К тому времени когда фильмы смотрел мой отец, ничего уже не оставалось, кроме титров! Все находилось на полу моей комнаты, разрезанное на кусочки. Можно сказать, что я и изучал монтаж фильмов, и мастурбировал одновременно. Иногда мне приходилось вставлять карандаш туда, либо сюда, чтобы заставить проектор крутиться. Эта техника служила для моего удовольствия.
