Мой отец получил начальное четырехлетнее образование и умел читать и писать.
Единственное, чему нас учили, – это молитва. Когда мы жили с дедом и бабушкой, вечерами дед созывал нас на общую молитву. Даже когда мы переехали, молитвенные бдения продолжались. Мы собирались и читали молитву по четкам в течение часа или двух. Бабушка каждое утро молилась у семейного алтаря, зажигая масляные лампады и совершая подношения богам. Затем она шла во дворик, читая свои молитвы по четкам. Если, идя по полю, мы встречали ламу, то должны были трижды пасть ниц. Будучи крестьянами, мы слабо разбирались в религии, но наша вера была крепка.
Наше хозяйство располагалось на живописнои зеленой равнине с множеством озер и холмов. Земля там была очень плодородна и давала богатый урожай. Мы удобряли ее навозом. Траву скашивали, тщательно перемешивали с глиной, переворачивали смесь в течение нескольких дней, обжигали ее до красноватого цвета, затем перемалывали и смешивали с сырым коровьим и козьим навозом. В высушенном виде это использовалось также и в качестве топлива для канга.
Канг представлял собой возвышение, занимавшее всю комнату, – мы все спали на нем. Члены семьи вместе обедали на канге. Его сооружали из глиняных кирпичей, а внутри он был пустой. Мы клали в него сухую траву с песком, навоз или дрова и разжигали огонь. Поверх канга раскатывали ковер, а на ковер стелили простыни. Весь день мы поддерживали в канге огонь, добавляя в него дрова и сухой навоз. Было так холодно, что, несмотря на канг, мы укрывались толстыми меховыми одеялами. Мне кажется, без канга мы бы просто умерли от холода.
В летние месяцы погода была теплой и приятной, с температурой от 25 до 30 градусов. Но зимой, начиная с десятого месяца, становилось очень холодно – настолько, что если мы оставляли на ночь чай в кружках, то к утру он замерзал, а кружки лопались.
Мне доводилось слышать о людях, у которых отваливались ступни в результате обморожения после небольшой прогулки по окрестностям. Иногда выпадало до трех метров снега, и сугробы достигали второго этажа нашего дома. После снегопада нам по два дня приходилось расчищать снег.
Поскольку зимой ничего не росло, мы хранили картофель, редиску и прочие овощи под землей. Мы выкопали погреб десяти футов глубиной и двадцати шириной со ступеньками для спуска и держали там все наши продукты. Крышку погреба приходилось очень плотно закрывать, иначе все содержимое замерзло бы.
У нас было большое фермерское хозяйство, так что мы не могли сами справиться со всей работой. Нам приходилось нанимать работников со стороны, которых можно разбить на две группы. Ньёхог нанимались только на месяц, а те, кого называли юлег, работали у нас весь год.
Со второго месяца по четвертый или пятый на ферме всегда было очень много работы. В пятом месяце мы начинали косить сено, чтобы заготовить на зиму корм для скота. В седьмом месяце сеяли тэму – бобы. До десятого месяца на нашей ферме было много наемных работников, а потом те, кого нанимали на год, сеяли ячмень. Мы выращивали пшеницу, ячмень, бобы и горчицу – практически все, что вообще можно было вырастить в этих условиях. Всего этого было более чем достаточно для семьи, а излишки мы продавали.
Обычно отец завтракал, а потом собирал в огороде овощи и фрукты и раздавал их соседям – особенно тем, у кого не было собственного сада, – перебрасывая через забор, окружавший наш сад. Соседи жили очень близко друг от друга. Когда у нас было свободное время, мы поднимались на террасу на крыше дома и оттуда беседовали с соседями. Отец часто приглашал друзей и родственников на трапезу или посиделки с вином и не отпускал их по нескольку дней. Иногда он очень любил выпить.
После пятидесяти отец перестал работать, хозяйством руководил мой старший брат, а отец время от времени инспектировал его. Мать занималась домашними делами. Даже в возрасте семидесяти лет она была бодра и полна сил и часто вышивала – у нее и на старости лет было прекрасное зрение.
У нас никогда не было часов, по которым мы могли бы определить время. Мы ориентировались по положению солнца на небе, а ночью – по звездам.
В детстве у меня было много друзей для игр – большей частью это были дети соседей. Игрушек у нас не было, поэтому девочки собирались вместе и играли в домашнее хозяйство. Мы нарезали лоскутики ткани и сшивали их. Найдя кусочки бумаги, мы рисовали на них все, что попадало на глаза, например цветы и дома. Я любила строить замки из песка.
Когда мне было двенадцать-тринадцать лет, отец показал мне, где он хранит деньги. Когда слуги и братья ушли работать в поле, он привел меня на конюшню и выкопал деньги, которые держал в больших глиняных горшках. Впоследствии я помогала ему выкапывать их, чтобы положить туда новые деньги, а потом запечатывать и ставить назад, прикрывая землей. Мне ужасно нравилось, что у нас с отцом есть общая тайна.
В те времена в Амдо классовые различия были выражены очень ярко. Например, принадлежавшие к классу слуг всегда оставались на кухне, и никто из домочадцев с ними не общался. В самом низу социальной пирамиды были воры и разбойники. За ними шли мясники и те, кто имел дело с кожей и мехом. Когда приходилось нанимать мясников, долг гостеприимства вынуждал нас угощать их чаем, но, когда они уходили, мы мыли их чашки золой – предполагалось, что этот ритуал стерилизует посуду.
Почему-то в Лхасе низшим классом считались мастера по золоту и серебру, их даже не пускали в дом. Но на самом дне общества – настолько, что им даже не было места на социальной лестнице, – находились носильщики трупов, переносившие покойных к месту их последнего прибежища.
Ламы (духовные учителя) образовывали отдельный класс. Они пользовались огромным уважением, и их положение было одним из высших в обществе. Мы, крестьяне, были глубоко религиозны. Одеяния лам символизировали для нас облачения Дже Ринпоче, как мы называли Цонкапу, великого поборника буддийской веры и уроженца местности Цонка. («Ринпоче» – почтительный титул лам, являющихся воплощениями великих учителей; это слово означает «драгоценный».) Даже самые бедные священники пользовались нашим уважением и гостеприимством. В Лхасе было иначе, но в Амдо, встречая на дороге ламу, мы немедленно приглашали его в дом и угощали лучшими блюдами и лучшим чаем, которые подавали в лучшей посуде.
Богатые семьи владели большими фермерскими хозяйствами и имели много слуг, однако экономическое богатство распределялось довольно равномерно и настоящей нищеты не было. У нас не было ни одного мисера, то есть крепостного работника, но мы нанимали слуг. В нашей деревне было около ста семей, каждая из которых возделывала собственный земельный надел. Нам приходилось платить кое-какие налоги китайскому правительству, местного представителя которого звали Ма Бу-фан[1].
