В любом случае это отвечало интересам Франции, но не Анжу, так как при этом отсутствовали теоретические объяснения возникавших между членами семьи ленных отношений и, кроме того, это означало двойную ленную зависимость для владельцев анжуйских провинций, будь то сыновья Ричарда, о которых шла речь, или даже сыновья Генриха II, которые могли бы de facto стать сеньорами будущих сыновей Ричарда. К тому же правовая ситуация начала 1183 года разительно отличается от возникшей в конце того же года. Тогда Генрих Младший и Ричард оба уже находились в ленной зависимости от французской короны, хотя Ричард приносил ленную присягу на верность Аквитании Людовику VII, а не Филиппу. Иоанн же еще никоим образом не был связан с Францией. Следует ли из этого, что Генрих таким образом намеревался устранить двойную зависимость и установить в своем доме более рациональные ленные отношения? Ничто не говорило в пользу этого. Отношение анжуйских сеньоров к французскому королю и отношения между членами анжуйской семьи относились к сфере власти, их нельзя было решить правовым путем, и Филиппу оставалось лишь включить в свои требования принятие Иоанном ленной присяги на верность Аквитании французской короне.
Решить загадку этих двух приказов, отданных Генрихом Ричарду в 1183 году относительно Аквитании, можно было бы, лишь рассмотрев ее под абстрактно-логическим углом зрения в рамках единства политической воли, что было совершенно чуждо Генриху. В конкретной же политической обстановке, исполнение Ричардом обоих приказов создавало бы в Аквитании две совершенно противоположные ситуации. И будучи реальным политиком, Генрих должен был это хорошо понимать. Все зависело от соотношения сил тогдашних противников. Слабый анжуйский верховный правитель, каким обещал стать Генрих Младший, скоро выпустил бы из своих рук Аквитанию, управляемую сильным герцогом, которым бы остался Ричард. Сильный же анжуйский правитель, будь то Генрих II, или Ричард, мог бы, имея в своем распоряжении мощные рычаги воздействия, успешно контролировать Аквитанию, поскольку ее извечное стремление к независимости не имело достаточной поддержки со стороны Франции. Свой возраст, 53 года, Генрих вовсе не считал закатом жизни, поэтому нетрудно представить, что, окрыленный своими успехами, он мог, собственно, спокойно верить в неизменно благосклонное к себе отношение фортуны и в дальнейшем. Юный король, будучи сеньором Ричарда, едва ли бы достиг многого в Аквитании без средств, а Генрих и не думал эти средства ему предоставлять. Впрочем, если Генрих Младший вместо Анжу будоражил бы Аквитанию и отстаивал бы свои права по отношению к брату, а не отцу, это было бы только на руку последнему. Все было бы по-другому, если бы при герцоге Иоанне реальная власть в стране попала бы в другие, отнюдь не слабые руки. И политика Ричарда, до этого времени полностью отвечавшая интересам Генриха, все его походы и победы мигом приобрели бы совершенно другое звучание. Хотя в 1183 году Иоанна еще нельзя было серьезно упрекнуть в политической бездарности, как наглядно продемонстрировал он ее лишь два года спустя, во время похода на Ирландию, но было вполне очевидно, что при нем аквитанское дворянство, издавна стремившееся к независимости, наверняка вновь поднимет голову. Неужели Генриху стала безразличной судьба Аквитании? Или, отказавшись от своей прежней политики сильной руки, он хотел воцарения в стране анархии? Конечно же, нет. Ведь в качестве сеньора Иоанна Ричард мог исправлять все его ошибки. Внося в политическую ситуацию в Аквитании дестабилизирующий фактор в лице Иоанна, не надеялся ли Генрих на то, что Ричард выступит в качестве стабилизирующего, создавая тем самым определенное равновесие и, что самое главное, не хотел ли он направить всю энергию обоих сыновей на решение проблем далекой Аквитании? К тому же оставшийся без реальной власти и доходов Ричард в качестве престолонаследника был бы просто обязан всегда помогать своему отцу в военных делах. Свою прежнюю ошибку — заблаговременную коронацию преемника с целью безусловного подтверждения прав последнего — в случае с Ричардом он твердо решил не повторять. Но разве не было право наследования, как оно обычно трактовалось, на его стороне? От Генриха ожидали, что он оставит свой патримониум, в данном случае родовое имущество, то есть Англию, Нормандию, Анжу, Мен и Турень полностью своему старшему сыну, а именно, Ричарду, в то время как своими собственными приобретениями, в том числе Аквитанией, доставшейся ему в результате женитьбы, он мог бы распоряжаться по собственному усмотрению; свои приобретения он хотел передать Иоанну. Однако в данном случае возникала такая правовая ситуация, которую нелегко было изменить одним волевым решением. А в конфликте между Генрихом II и Ричардом вряд ли можно было сослаться на уже установившийся порядок наследования, тем более что в последние годы жизни Генрих все чаще давал повод для подозрений в том, что он решил отдать Иоанну даже свой патримониум.
Повиновение Ричарда в данном случае означало бы для него не только уменьшение власти, как в случае с принятием ленной присяги на верность его старшему брату, но и отказ от прав, полученных от матери и от французского короля после приобретения титула герцога 11 лет назад. Но титул герцога не был для Ричарда формальностью — существование и деятельность в этом качестве были для него источником самоуважения и самосознания, да и на укрепление центральной власти в герцогстве он потратил целых десять лет своей жизни, поэтому он ответил отцу, что никогда в жизни не уступит герцогства кому бы то ни было. Просто престолонаследником, а следовательно, лишь исполнителем воли отца, он быть не желает.
Ожидал ли Генрих II от своего сына покорности? Ведь в свое время, не обращая внимания на справедливые притязания и ожидания его собственных братьев Готфрида и Вильгельма, он пошел на неслыханную концентрацию власти в своих руках. В 1151 году его отец, Готфрид, умирая, распорядился, чтобы он сам, став королем Англии, уступил Анжу и Мен своему старшему брату. Генрих не повиновался, тем более, что после приобретения им в 1152 году Аквитании, это означало бы расчленение государства. И если бы Готфриду не посчастливилось в 1156 году стать графом Нантским, то он, как и младший брат Вильгельм, мог бы остаться, даже при большом желании Генриха выделить ему наследство, ни с чем. Таким образом все попытки рассматривать отношения Генриха II с сыновьями с позиции политически-династических принципов сталкиваются с непреодолимыми трудностями.
Было бы удивительно, если бы именно он, следовавший традиции своего дедушки Генриха I, всегда стремившегося к неделимости своих владений, никогда не задумывался бы о сохранении единства своего государства и после своей смерти. Легко поверить в то, что кажется очевидным, тем более, если проследить за процессом становления Генриха как государственного деятеля от принятия в 1169 году присяга в Монмирейе, предусматривавшей двойную ленную зависимость и будущую независимость Аквитании от государства Анжу, до концентрации власти и начала создания единого государства в 1183 году. Но будущая независимость Аквитании, ее положение в качестве королевского лена с одним, подчиняющимся только французскому королю, герцогом давно уже стала сомнительной. Спустя всего лишь год после провозглашения Ричарда герцогом и через три года после оглашения завещания Генриха, то есть в 1173 году, Генрих, как уже упоминалось, приказал графу Тулузскому принять ленную присягу на верность не только ему самому и Ричарду, как герцогу Аквитанскому, но также и Генриху Младшему. При этом предполагалось, что Генрих Младший в будущем, как верховный повелитель, осуществлял бы и верховную власть в Аквитании. Это проливает свет на непоследовательную тактику Генриха, которая приводила к постоянным конфликтам в его семье. Он не воспользовался своей полной победой над Элеонорой и Ричардом, чтобы навязать побежденным свою волю, хотя это и было для него важно. Никогда еще ситуация не складывалась столь благоприятно: подчинить неопытного семнадцатилетнего Ричарда его старшему брату, добившись при этом того, что прямо предусматривала двойная ленная зависимость Тулузы по отношению к братьям, не составило бы большого труда. Но он этого не сделал. Почему? Одной из причин могло быть нежелание усилить положение непослушного старшего сына, чего он тогда никак не хотел. А это, видимо, доказывает, что государственные соображения не были для него приоритетными.
