встали на позиции полной лояльности римским властям. Маркион совершил этот поворот вместе со своими единоверцами, но заложил его несравненно круче.
Между тем Маркион отправился в Рим. Понт, Малая Азия, Рим — для него это были своего рода ступени на лестнице в небо, последовательность шагов при достижении некоей цели, которую он едва ли осознавал вполне ясно и отчётливо. Маркион был человеком исторического перехода, а такие люди сплошь и рядом достигают своей деятельностью совсем не того, на что они ориентировались. Но как бы там ни было, кто хотел тогда оказать влияние на всё христианство, тот должен был идти в столицу мира. Рим привлекал Маркиона, между прочим, ещё и тем, что христианская церковь здесь в большей мере, полнее отпочковалась от иудаизма, чем в Малой Азии. Любопытная деталь: до III в. включительно богослужение в римских общинах шло на греческом языке, на котором написан Новый Завет. В Рим Маркион путешествовал на своём собственном корабле. Известно, что он был состоятельным судовладельцем и имел в Риме соответствующую деловую репутацию. Эта поездка приходилась, вероятно, на первый год правления Антонина Пия (86-161 гг. н.э.), определённо — на антониновский исторический промежуток времени. Иероним писал о том, что Маркион заблаговременно послал в Рим свою сторонницу, чтобы она всё подготовила там к его приезду, но это сообщение недостоверно.
A propos. В сколь малой степени в наших пенатах осознано историческое значение Маркиона, свидетельствует поразительная неосведомлённость относительно элементарных данных биографии Маркиона, которой блистают люди, осуществляющие переводы и исправляющие ошибки крупнейших теологов современности, пишущие вступительные статьи и примечания к их трудам. В этих амплуа выступила О. Бойцова в русскоязычном издании книги известного католического теолога Ганса Кюнга «Великие христианские мыслители» [13], где она вооружила читателей таким нелепейшим примечанием о Маркионе: «Маркион, купец из Малой Азии, основал в середине II века общину, исповедовавшую гностическое учение и активно противостоявшую официальному христианству… Кюнг разделяет гностиков и Маркиона, чтобы подчеркнуть разницу между “теоретиками” и “практиками” гностицизма». Здесь что ни слово, то неправда или глупость: Маркион не купец, а судовладелец, не из Малой Азии, а из Понта, основывал не общину, а церкви. Эти церкви не противостояли «официальному христианству», потому что такого при жизни Маркиона ещё не было: всё христианство, включая римское, было неофициальным. Кюнг не потому отделяет Маркиона от гностиков, что он якобы был «практиком», а потому, что он был «теоретиком», но иного толка, чем прочие гностики, с которыми его отождествили боровшиеся с ним насмерть апологеты.
Несмотря на конфликты с христианскими общинами в Синопе и Малой Азии, Маркион всё ещё воспринимал и осознавал себя принадлежащим к совокупному христианству и потому рассматривал себя как «собрата». По его разумению, он защищал Евангелие, каким оно было даровано Иисусом и каким оно должно быть проповедано. В соответствии с этим Маркион вступил в римскую христианскую общину, подарил ей при вступлении 200 тыс. сестерциев и занял в ней довольно видное место. В Риме единоверцы сперва ничего не знали о его предыстории и его учении. Но и когда они, т. е. предыстория и учение, приоткрылись собратьям Маркиона, община и тут не возымела немедленной нужды в исключении его из своих рядов. Римские христиане оказались способными повременить с санкциями. Наверное, денежное вспомоществование также поспособствовало тому, что община не стала торопиться с осуждением своего нового члена. Да и сам Маркион, по–видимому, очень осторожно начинал пропаганду своего учения.
Весьма вероятно то, что поначалу Маркион держался в Риме чрезвычайно замкнуто, упорно работая над упрочением принципов и основ своего учения. Чему он отдавал своё время и силы? Воссозданию «истинного текста» Евангелия и посланий апостола Павла, т. е., по его разумению, их очищению от иудаистских «интерполяций». И затем — написанию большого критического трактата «Антитезы» (сохранились только разрозненные фрагменты), в котором он намеревался показать несовместимость Ветхого Завета с чистым Евангелием. Всё это были такие сложные задачи, что справиться с ними можно было только путём долгих и талантливых усилий. Известно, что Маркион, во–первых, выполнил поставленные задачи, во–вторых, что он разорвал отношения с римскими христианами. Так как разрыв в июле 144 г. с римской церковью и последовавшая за ним пропагандистская кампания за новую церковь предполагали фактическое, если угодно, физическое наличие «чистого Евангелия» и «Антитез», Маркион должен был закончить их до 144 г.
Таким образом, Маркион как зрелый муж в течение пяти лет между 139 и 144 г. создал в Риме свой богословский трактат «Антитезы» и свой «Новый Завет», куда вошли «очищенное» им от иудаистики, от ссылок на Ветхий Завет «Евангелие от Луки» и десять впервые изданных (или написанных им самим?) посланий апостола Павла. А вот резкое высказывание французского исследователя Тристана Аннаньеля: «Маркион является ключевым персонажем, под влиянием которого христианство эллинизируется и отрекается от своих еврейских корней. Он был судовладельцем и в юности порвал с иудеохристианством. Около 140 г. в Риме Маркион, ссылаясь на некоего Савла, которого именует Павлом из Тарса и римским гражданином — хотя Тарс был романизирован не ранее 140 г., — постановляет, что «Благая Весть», Евангелие, принесённая Павлом и возвещённая Иисусом, упраздняет не только Закон Моисея, но и Библию… Не сохранилось никаких следов жизни Савла, называемого «Павел из Тарса», чьи послания были в 140 г., судя по всему, подделаны Маркионом» [14]. Разумеется, приписывание Маркиону авторства, а не только редактуры и издания писаний Павла, — это крайняя точка зрения, хотя и не обязательно неверная. В любом случае она имеет сегодня своих сторонников.
Когда Маркион завершил свои изыскания и литературные труды, он обратился к римской общине и призвал её пресвитеров определить своё отношение к его текстам и к его учению в целом. Состоялись острые дебаты, в которых центральное место, по–видимому, занял вопрос об отношении христиан к Ветхому Завету. Маркион отвергал Ветхий Завет целиком, исходя из слов Луки о том, что «нет доброго дерева, которое приносило бы худой плод; и нет худого дерева, которое приносило бы плод добрый» (Лк 6:43). Кажется, в антииудаистской аргументации Маркиона уже тогда особо видную роль играли и ещё более отчётливые новозаветные изречения о пришивании к старой одежде заплат, отодранных от новой одежды, и о вливании молодого вина в ветхие мехи (Лк 5:36-37). Доброе дерево, новая заплата, молодое вино — это в иносказаниях Маркиона обозначения христианства. Соответственно, худое дерево, старая одежда, ветхие мехи — это наименования иудаизма. Данные изречения с их резкими антитезами действительно могли послужить в качестве фундамента учения Маркиона.
Дебаты с пресвитерами закончились тем, что они категорически отвергли неслыханное учение
