В Дневнике от 23 апреля/6 мая (День великомученика Георгия) 1910 года святитель Николай, которому исполнилось уже 73 года, неожиданно записывает следующее: «Праздник в моем родном селе Егоров–Березе. Родные, должно быть, и обо мне вспоминают. Ярмарки там, много народа и очень весело». И для приехавшего в Японию в 25 дет, и прожившего в ней около 50 лет о. Николая Японского все равно было трудно забыть свое родное село.
Кроме того, поскольку о. Николай был монахом, он прожил всю жизнь один, но всегда беспокоился о своих родственниках, живших в России. Так, он время от времени посылал деньги племяннику через своего близкого друга в Петербурге, отца Федора Быстрова.
Младший брат святителя Николая, Василий, тоже стал священнослужителем. Получив в 1911 году известие о смерти брата, служившего протоиереем в Сызрани, 74–летний о. Николай пишет: «Весьма прискорбно! Единственный брат, на три года моложе меня. Хорошо, что дошло до него и утешило его мое последнее письмо, которым я отвечал на его убеждение — не ехать в Россию на покой, а оставаться навсегда в Японии; он встревожен был кем–то пущенной в газете выдумкой, что я прошусь на покой в Смоленском Авраамиевском монастыре. Царство тебе небесное, дорогой брат! Тотчас же написал соболезнование и утешение вдове» (15/28 февраля 1911 года).
Иван Касаткин учится в начальной приходской школе Бельского уезда, а затем поступает в семинарию г. Смоленска в 150 километрах от дома и, окончив ее с отличием, получает разрешение продолжить образование в Петербургской духовной академии на государственную стипендию.
Такой путь, вероятно, не был чем–то необычным для проявлявшего способности в учебе сына диакона. И, продолжая таким образом шаг за шагом получать образование в учебных заведениях Православной Церкви, в конце концов он мог бы гарантированно получить на ее иерархической лестнице хорошее место. Но этот одаренный студент в 24 года решает посвятить свою жизнь проповеди христианства в далекой языческой
Японии и, оставив все, отправляется туда, причем не женатым священником, а иеромонахом.
Выбор путиИзвестно, что еще в семинарии Иван хотел в будущем отправиться в Китайскую Миссию, о которой ему рассказывал учитель. Похоже, мечта проповедовать язычникам жила в нем с детских лет. А в годы учения в академии он прочел «Записки капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах», и дремавшая мечта о миссионерстве пробудилась с новой силой — но теперь взоры его от Китая обратились к Японии.
Святитель Николай так пишет об этом в своем Дневнике: «Пошел с 6–ти часов, когда пришли сказать, что все [для ,,симбокквай“] готово. Было отличное угощение чаем, фруктами и печением, и хорошо убранная столовая, где всегда производятся собрания, цветами и флагами. […] Попросили и меня сказать что–нибудь; взял темой: „воля Божия, о которой мы ежедневно молимся в «Отче наш», нас и направляет, если мы не противимся ей“, — и рассказал, как именно твердо признаю, при всем недостоинстве своем, что воля Божия послала меня в Японию: в Семинарии рассказ Ив. Феод. Соловьева, профессора, о Китае и отправлении туда в Миссию его товарища по Академии о. Исайи Полкина, возбудили у меня желание ехать в Китай на проповедь Евангелия; в Академии чтение путешествия Головнина пробудило забытое желание, — но уже в направлении Японии» (21 октября/3 ноября 1907 года).
В один прекрасный день студент духовной академии Иван Касаткин, питавший неясную тягу к Японии, увидел в аудитории объявление о приглашении священника для российского консульства в г. Хакодате на острове Эдзо (Хоккайдо) в Японии. Это произошло в июне 1860 года, на последнем курсе его учебы в академии.
«Проходя как–то по академическим комнатам, я совершенно машинально остановил свой взор на лежавшем листе белой бумаги, где прочитал такие строки: „Не пожелает ли кто отправиться в Японию на должность настоятеля посольской церкви в Хакодате и приступить к проповеди Православия в указанной стране". А что, не поехать ли мне, — решил я, — и в этот же день за всенощной я уже принадлежал Японии» (Отдых христианина. 1912, № 2.)
Отозвался на это объявление, присланное в Академию из Синода, не один Иван Касаткин. 44 года спустя, в 1904 году, 69–летний о. Николай пишет в Россию из Японии своему близкому другу со студенческих лет, протоиерею Н. В. Благоразумову: «Вот еще просьба: помощника шлите, т. е. молодого, доброго миссионера… А ведь правду говоря, друг Николай Васильевич, наше время куда как лучше было. Припомните: лишь только явился лист на столе с вызовом, да еще на какой пост — настоятеля Консульской церкви, как этот лист забросали именами и какими еще!
Вы, М. И. Горчаков [протоиерей, профессор Петербургского университета] в том числе — бывший цвет академической молодежи» (8 апреля 1904 года).
На этом письме о. Николая адресат Благоразумов сделал следующую приписку: «Студентов охотников (т. е. посвятить себя миссионерству) записалось тогда человек 10–12, и все при условии женитьбы, а Касаткин — один монахом и перебил всех» (Кедров Н. Архиепископ о. Николай Японский в переписке с протоиереем Н. В. Благоразумовым. — Русский архив. 1912, № 3).
Итак, поколение о. Николая являло собой цвет Петербургской духовной академии. Для студенческой элиты должность настоятеля консульской церкви в островной стране Дальнего Востока была весьма скромной. Однако заявление на этот скромный пост подал не один о. Николай (Иван Касаткин), но 10–12 юных добровольцев. Они стремились не к высшим постам в православной иерархии и в ответ на призыв Гошкевича проявили горячее желание посвятить себя делу проповеди христианства в далекой языческой стране.
О. Николай говорит, что «наше время куда как лучше было». Здесь, по–видимому, кроется один из важнейших мотивов, звавших о. Николая и его друзей в иноверческую Японию. «Наше время», в которое о. Николай и Благоразумов с товарищами оспаривали право стать священником консульской церкви на острове Эдзо, — это первая половина 60–х годов, эпоха, когда Россия, потерпев поражение в Крымской войне, стремилась к возрождению под скипетром Александра II, и общество было полно новых чаяний: эпоха «великих реформ» в русской истории. Начиная с освобождения крепостных крестьян в 1861 году, одно за другим осуществлялись прогрессивные преобразования во внутренней политике: реформа судебной системы и образования, введение земского самоуправления и т. д.
Лучшие студенты столичной духовной академии, Касаткин и его друзья принадлежали к весьма консервативному миру ортодоксальной церкви, но они были интеллигенцией духовного сословия, ибо обучались основным европейским языкам, включая классические (о. Николай прекрасно владел немецким, а английский, похоже, выучил уже в Японии), имели первоклассное разностороннее образование, читали светские политические и литературные журналы и вполне осознавали отсталость своей родины.
