Хладнокровно, инициативно действовал во время наступления и Ефим Лапидус, член Московского отрядного комитета. Я все время не упускал Лапидуса из виду. Как сейчас помню его в то свежее, чуть туманное утро. Большие карие глаза спокойны, желтовато-смуглое лицо — в рамке темных волос. Они выбиваются волнистыми прядями из-под тяжелой папахи. Видно, что папаха ему велика и, сползая на лоб, надоедает. Он досадливо откидывает ее на затылок.
А вот Петр Титов. Он старается точно выполнить все, что наказывал командир. Но вид у него невоенный, винтовку держит так, словно боится потерять. [21]
Все шло более или менее организованно, пока красногвардейцы не заметили движения в стане противника. Тут многие открыли беспорядочный ружейный огонь.
— Не стреляй! Не стреляй, не трать патронов! Не стреляй, вам говорят! — надрывались командиры, но стрельба не прекращалась.
Пожилой красногвардеец, видимо из бывших солдат, вскочил на ноги. Он весь побагровел от досады:
— Не стреляй, вам по-русски толкуют!.. — и крепко выругался. Его громкий голос далеко разнесся по цепи. Стрельба чуть стихла, а потом вновь возобновилась.
Со стороны станции донесся грохот сцепляемых вагонов, и тотчас в небе растаял дым уходящего паровоза. Красногвардейцы поняли, что враг спасается бегством. Без всякой команды бойцы бросились вперед. Все перемешалось, районные подразделения перепутались: вперемежку с замоскворецкими бойцами устремились вперед краснопресненцы и рогожцы. Красногвардейцев охватил могучий порыв. Люди сами стихийно избрали главное направление: центр неприятельских окопов и железнодорожную станцию.
— Держи белогвардейскую сволочь! Не давай садиться! Бей буржуев!.. Ура-а!..
Красногвардейцы стреляли на бегу.
Широкими шагами мерил пространство впереди других Петр Титов. Пригнувшись, он держал винтовку наготове. Теперь она не мешала Титову. Он крепко сжимал оружие, не отрывая глаз от юнкерских окопов, время от времени бросал одни и те же слова:
— Торопись, ребята!
Я бежал рядом с Афоничевым.
И ему, и другим красногвардейцам, побывавшим на фронтах империалистической войны, было совершенно ясно, какой огромной опасности подвергался отряд, наступая в таком исключительном беспорядке. Но изменить ход событий уже никто не мог.
— А, будь что будет! — с ноткой отчаяния воскликнул Афоничев, подмигнул мне и привычным движением перехватил винтовку.
Как буря, мчались бойцы вперед, — надвигалась неудержимая лавина, готовая смести на своем пути любое препятствие! [22]
Если бы у врага сохранилась решимость к борьбе, то в степи перед Крутами на месте красногвардейских отрядов осталось бы кровавое месиво. Но, к счастью для нас, юнкерский заслон, оставленный в окопах, был полностью деморализован нашим штурмом. Юнкера прекратили огонь и, высыпав серой массой из окопов, что было духу бросились к станции.
Миновав пристанционные дома, мы выбежали на железнодорожные пути. Но догнать юнкеров не смогли и увидели лишь последние вагоны поезда, скрывавшегося за поворотом. Захватив Круты, красногвардейцы стали тщательно осматривать станцию и поселок. Они уже знали, что при взятии города нужно прежде всего убедиться, нет ли какой-нибудь засады, не остались ли контрреволюционные гнезда, нет ли тайных складов оружия, не спряталась ли где-нибудь кучка белогвардейцев.
Не прошло и десяти минут, как бойцы уже привели двух офицеров. Не успев удрать, те спрятались на станционных задворках. Угольная пыль и грязная солома никак не гармонировали с их холеными лицами и шинелями из дорогого сукна. Белогвардейцы были перепуганы и заискивали перед конвоирами, которые смотрели на них с нескрываемым презрением, но не произносили ни звука.
— Что-то вчера не такие были, господа офицеры! — раздался певучий, насмешливый голос молодой украинки, вышедшей из укрытия.
На станции стали скапливаться местные жители. Появилась какая-то пожилая женщина с заплаканными глазами, сверкающими ненавистью. Она рвалась к офицерам и пронзительно кричала:
— Убийцы, убийцы!..
Ее с трудом удерживал рабочий и что-то говорил, показывая на красногвардейцев.
— У нее сына расстреляли, — тихо объяснил кто-то из толпы.
— Братцы! Родимые! — взывала к нашим бойцам женщина, потерявшая сына. — Бейте их, окаянных! Они нас, рабочих, не жалеют! Мы все вам поможем!.. [23]
Как дать представление о 1918 годе тем, кто не пережил грозных событий того времени. Год этот был чрезвычайно своеобразным, насыщенным большими историческими событиями.
Враг не сдавался без боя, и борьба развертывалась все шире и шире. Белогвардейцы не были полностью обезоружены даже в таких центрах, как Москва и Петроград. И хотя руководимые Коммунистической партией Советы обладали всей полнотой власти и применяли против врагов строжайшие меры, тем не менее во многих местах возникали контрреволюционные заговоры, вспыхивали белогвардейские восстания, совершались террористические акты.
Борьбу затрудняли хозяйственная разруха, голод в городах и рабочих поселках.
Донбасс был в руках белогвардейцев. Из-за недостатка топлива останавливались заводы, был совершенно расстроен железнодорожный транспорт. Поезда двигались медленно, без всяких расписаний; вокзалы — битком набиты людьми. Железнодорожные вагоны брались штурмом. Люди ехали на крышах, на буферах. С каждым днем паровозов и вагонов, годных для движения, становилось все меньше. В стране свирепствовали эпидемические болезни, косившие тысячи людей.
Почта работала из рук вон плохо. Телеграф, заваленный огромным количеством телеграмм, не успевал передавать их адресатам. [24]
Москва словно застыла. Трамваи не ходили, замерло движение экипажей. Остановишься бывало на Тверской или на Арбате, посмотришь в обе стороны — ни одного автомобиля, ни одной лошади, пешеходов мало. Если сравнить с теперешним движением в Москве, то, пожалуй, тогда в дневное время на улицах людей было меньше, чем теперь в глухие полночные часы.
Торговля прекратилась, сквозь запыленные стекла запертых магазинов и лавок можно было разглядеть совершенно пустые полки и голодных снующих крыс. Хозяева магазинов, лабазов и лавок, чьи имена красовались еще на вывесках, подчинялись Советской власти, но считали ее временным злом и надеялись на возрождение старых порядков. Вместе с представителями крупной буржуазии, бывшими владельцами заводов, фабрик и банков, они тайно вредили Советской власти, стремясь вызвать недовольство голодающих рабочих.
Такова была Москва в марте 1918 года, когда я вернулся с Украины.
